— Мод, я сегодня пришел в банк, а он закрыт. Говорят, просто кончились деньги. Когда откроется, неизвестно, если откроется вообще. Но даже и тогда нет никакой гарантии, что наши деньги будут там лежать.

Сердце мое бешено заколотилось. Я уже оставила всякую надежду на то, что Джордж найдет нормальную работу. Даже самые старательные лишались места, а Джорджа никто не хотел нанимать. Все любили его и улыбались, когда он шел мимо, но как работник он был им не нужен.

— И что же нам теперь делать, Джордж?

— Я подумал, что единственным решением будет все продать и уехать к Бесси и Джону в Детройт. Джон пишет, что там много работы.

Я лишь кивнула, но сердце мое наполнилось недобрым предчувствием. Мысль о том, чтобы оставить дом, пугала. Да и сам Детройт пугал, ведь я никогда не видела города больше Карутерсвиля. Я и помыслить не могла о том, чтобы жить в городе со зданиями в 47 этажей, вроде Пенобскот-офиса, о котором я читала. Должно быть, он выше самих облаков!

— А как же дом? Мы что, вот так просто его оставим?

— Я не знаю, что еще делать. Покупателей на него нет. И налоги мне платить нечем. Даже если банк никогда его не потребует, дом заберет правительство. Если мы останемся здесь, то умрем с голоду. Выбора нет, Мод.

Я скрестила руки на груди и выпятила подбородок.

— Я свой дом не брошу!

Джордж вскинул руки и плюхнулся на стул.

— Ладно, Мод, мы никуда не едем. А на что мы будем жить?

— Я займусь шитьем и стиркой, как делала, когда умер Джеймс. Пока ты не приехал, я отлично справлялась одна почти десять лет.

— Мод, во-первых, ты была не одна. Ты жила в доме миссис Коннор и не платила ренту. Ты ела в ее доме чаще, чем у себя, и у тебя была одна Лулу. Кроме того, в этом городе, да будет тебе известно, никто не может себе позволить оплачивать твои услуги. Ты разве не слышала, что я сказал? Банк закрылся, мы потеряли несколько сотен долларов. Кто-то потерял тысячи — эти деньги они копили всю жизнь!

Глаза мои наполнились слезами. Он был прав — никто теперь не станет поручать мне работу, с которой можно справиться самим.

Я подумала о долгой дороге до Детройта.

— А где мы возьмем деньги на дорогу? Продадим машину и поедем на поезде? Или отправимся туда на машине.

— На машине — она нам еще понадобится.

— Сколько у нас есть, Джордж?

— Где-то долларов двадцать, но я могу достать еще.

— Как?

— Продам столько, сколько смогу. Денег ни у кого нет, так что много не выручишь, но на масло, горючее и еду в дорогу хватит. Если получится выручить больше, может быть, хватит на мотель — все лучше, чем спать в машине. С собой возьмем только самое необходимое — одежду, может быть, что-нибудь из хозяйственных принадлежностей, что поместится в машину, чтобы и детям было куда сесть.

— И когда ты планируешь ехать, Джордж?

— Думаю, в следующую среду. Можно устроить распродажу в понедельник и вторник, а на следующее утро выехать. Что не продадим, просто оставим.

Я написала Джину и Баду и дала им адрес Бесси, чтобы они знали, как с нами связаться. Потом рассказала о наших планах и сестре Хелен. Пообещала, что по дороге мы заедем к ней. Джордж написал Бесси, когда мы собираемся уезжать из Кеннетта.

Утром в воскресенье я рассказала о наших планах священнику. В конце службы он позвал нас с детьми к себе, и все прихожане подошли и пожали мне руку в знак братства. В последние годы эта церемония проводилась все чаще, и ряды прихожан заметно поредели. После церемонии Клара сжала обе мои ладони в своих, и мы сквозь слезы пообещали друг другу когда-нибудь увидеться вновь. Джордж уже отъехал от церкви, а я, извернувшись на сиденье, все смотрела и смотрела на Клару, пока она не исчезла из виду.

По всему городу Джордж развесил плакаты с объявлением о нашей двухдневной распродаже. В первый день мы продали большую часть мебели и хозяйственной утвари, оставив лишь матрасы, кухонную плиту и стол со стульями. Джордж продал и их, но с условием, что забрать их можно только утром перед нашим отъездом.

Я вытащила из комода всю одежду и разложила по картонным коробкам, аккуратно подписав, чтобы найти то, что нужно, когда мы доберемся до места. Веранда и гостиная опустели.

Четырнадцатилетняя Бетти Сью вцепилась в мою руку и плакала все время, пока выносили вещи из ее спальни. Она не могла поверить в происходящее. Я пыталась ее утешить, говоря, что когда мы въедем в новый дом, то в нем будет новая мебель. Полу было почти десять. Он наблюдал за всем этим с отрешенным видом. Я не раз слышала, как люди говорили:

— С этим парнем что-то не так.

На второй день пришли покупатели за тем, что было на конюшне. Один из них дал Джорджу десять долларов за фургон, на котором мы с Лулу приехали из Теннесси в Миссури. Инструменты и вовсе разошлись по пять-десять центов. Цыплят Джордж рассадил по ящикам, которые соорудил из дерева и проволоки, разобрав ограду, и продавал по полдесятка. С покупателями он, как всегда, был весел и шутил, а я смотрела на него из окна второго этажа и ненавидела за то, что он может шутить, как будто наша жизнь не летит ко всем чертям.

К вечеру все разошлись, кроме одного покупателя. Джордж проводил его до дверей и помахал на прощание. Человек унес седло и хомут Пауни, вместе со стременами, прикрепленными к луке седла. Джордж поддерживал их в чистоте и постоянно смазывал, поэтому кожа блестела на солнце.

Джордж смотрел, как он шел по дорожке, как бросил седло в кузов грузовика; тут он повернулся к дому спиной, привалился к двери конюшни, и плечи его затряслись. Мне стало жаль его, и внезапно я поняла, что не думала о его горе — только о своем. А ведь он оставлял дом своего деда и матери, и всё и всех, кого знал.

К ужину он не пришел, и лишь когда я уже засыпала, вошел в спальню и тихонько лег в постель.

— Сколько у нас теперь денег, Джордж? — спросила я.

— Думаю, хватит.

— Сколько?

Он повернулся ко мне спиной и вздохнул.

— Почти двести долларов. Дороже всего продал седло. — При этих словах голос его дрогнул, и больше я ни о чем не спрашивала. Я надеялась, что нам удастся заснуть — завтра предстоял тяжелый день.

Когда я уже почти заснула, он вдруг сказал:

— Ничего-то у меня не вышло. Шериф — лучшая работа в городе, все меня уважали, а я ее потерял. В этом доме три поколения жила моя семья, а я и его не смог удержать. Все хотел взять лошадь, как Пауни, и надеть на нее это седло, а теперь и его у меня нет. — Голос его дрогнул, и я поняла, что он снова плачет. — Теперь у меня даже и памяти о нем не осталось.

Я положила руку ему на плечо, надеясь, что он повернется ко мне, ища утешения, но он так и лежал. Мне и самой утешение было бы не лишним, но гордость мешала его попросить. В ту ночь я почти не спала, и Джордж, наверное, тоже. Всю ночь я то и дело слышала его всхлипывания.