После смерти Пауни Джордж больше не приносил в дом щенков. Должно быть, потеря коня так на него повлияла, что ему не хотелось вновь испытать подобное.

Кошек мы держали из необходимости — они охотились на грызунов в доме и амбаре. По большей части кошки были полудикими. С годами я привязывалась к какой-нибудь из них. Кормить их не нужно было — они ловили мышей и змей. По правде говоря, кошки тоже были собственностью Джорджа.

У меня были дети, и все равно я чувствовала себя одиноко. Клара большую часть времени проводила в магазине, не считая понедельника, когда у нее был выходной, и в этот день мы обе стирали, а после обеда работали вместе и беседовали. В остальном целыми днями я была одна с двумя маленькими детьми. Дел у меня хватало, но недоставало общества другого взрослого: от Джорджа толку было мало. Днем мы были словно два чужих человека, оказавшихся под одной крышей. Лишь по ночам у нас была пятиминутка супружеского долга, которая для меня ничего не значила.

Разговаривали мы только о делах. С ним нельзя было обсудить то, о чем мы обычно говорили с Кларой, или то, о чем я читала в газетах, мои мечты и «женские штучки».

В 1928 году я проголосовала за Герберта Хувера. Я читала о его достижениях в области инженерии и о том, сколько хорошего он сделал, работая в правительстве после войны. Отчасти я голосовала за него и потому, что восхищалась тем, с каким достоинством держится его жена. Но в конце концов сам он обернулся для меня разочарованием.

В 1929 году, в конце апреля, я, как всегда, засадила свой садик. Клумбы остались на том же самом месте, где я разбила их в свой первый год в Миссури. После смерти матери Джорджа я сажала овощи на ее участке. В ту весну и лето дождей почти не было, а тех, что были, не хватало для орошения сада и огорода. Несколько недель я таскала воду для овощей из колодца, чтобы не дать молодым растеньицам умереть.

У кого-то колодцы и вовсе пересохли, и им приходилось ходить по воду к ближайшему ручью. Я благодарила Господа, что нам повезло больше. Клумбы мои, к великому сожалению, засохли, но овощи я поливала регулярно.

Нужно было что-то есть, ведь засушливое лето продолжалось и цены на продукты, привозимые из города, все росли и росли. Питались мы в основном курицей — для свежей свинины был не сезон. Единственное, что пока осталось у нас в коптильне — немного ветчины и куски любимого бекона Джорджа. Я гадала про себя, хватит ли их до октября, когда придет пора забивать свиней.

Джордж покупал мясо свежезабитых и освежеванных животных, приносил домой и сам коптил. Ничего сверхъестественного он не делал, но этот процесс ему нравился, и делал он его на совесть. Обычно он приносил домой несколько уже разрезанных пополам туш и подвешивал на заднем дворе, а затем делил на удобные порции.

При разделывании он расставлял кружком несколько лоханей и бросал одни части туши в одну лохань, другие — в другую. Закончив, он брал куски покрупнее, заворачивал в муслин, нес в коптильню и подвешивал на крюки под потолком. В центре коптильни разводил огонь, а остальное предоставлял делать дыму.

Затем, уже на улице, Джордж счищал с костей оставшееся мясо, измельчал в машинке, прикрепленной к перилам крыльца, и вручную проворачивал. В фарш добавлялся шалфей, а затем его раскладывали по вымытой оболочке из кишок — так получалась колбаса. В этом смысле Джордж был очень привередлив: все должно быть так, как он любит. Но его колбаса и ветчина получались гораздо дешевле, чем покупать уже готовые продукты. Со временем я почти научилась ценить его бережливость.

Дождей не было до самой осени. Обычно я меняла воду в лохани после каждой стирки, но теперь стала стирать по нескольку раз в одной и той же воде — сначала белое и одежду светлых тонов, потом темное. Это не совсем соответствовало моим представлениям о чистоте, но я старалась, как могла, экономить воду.

Всякий раз у колодца я прислушивалась к звуку ударяющегося о воду ведра и замечала, что оно опускалось глубже, чем раньше. Я сказала об этом Джорджу: он всегда гордился тем, какая вкусная и чистая у него была вода. Теперь же нам обоим стало по-настоящему страшно: что, если колодец пересохнет? Джордж начал ездить с маленьким фургончиком, груженным ведрами, к ручью и обратно, набирая воды для животных, сада и стирки.

Каждое воскресенье священник призывал прихожан помолиться о дожде, но его все не было. Я и сама стала упоминать об этом в своих ежедневных молитвах: всю жизнь я молилась каждое утро перед началом дня и каждый вечер перед отходом ко сну. Конечно, иногда случалось и возносить экстренные молитвы, как я их называла. Меня учили не просить за себя, поэтому я молила о дожде для всего города, и никогда не упоминала свое имение, но все же думала о нем, благодаря Его и обращаясь к Нему с просьбами. Я даже испытывала чувство вины оттого, что не могла перестать думать о нем. Когда прошло уже несколько недель, а дождя так и не было, мне казалось, что каким-то образом я сама в этом виновата.

Урожай в тот год был скудным. Джордж сказал: это все потому, что мы поливали его водой из ручья, а это совсем не то, что дождевая вода. Я законсервировала помидоры, морковь, бобы, плоды гибискуса и кукурузу, а на полках в кладовой оставалось еще много места.

Персики, груши и сливы были мелкими и сморщенными, но я постаралась выжать из них все, что могла. Я знала: в январе они все равно буду казаться нам невероятно вкусными. Сварила варенья из уцелевшей голубики и земляники. Едва только ягоды созревали, я накрывала кустики сеткой, чтобы не дать птицам их склевать. Кажется, даже им в этот год пришлось голоднее, чем раньше, ведь их обычный рацион из диких фруктов высох к середине лета. Однажды я увидела, как птица клевала сетку над клубникой, пока не проклевала в ней дырку. Потом она подцепила один из кустиков и вырвала его из земли, поднялась и улетела, неся в клюве целый кустик клубники.

Год 1930-й тоже выдался засушливым. Вознося молитвы, я благодарила Господа за то, что в колодце еще хватало воды. Сад уцелел, хотя, как и год назад, мне пришлось нелегко; и урожая в этот год было еще меньше.

В 1931 и 1932 годах дожди шли еще реже. Из газет я узнала, что по всему штату высыхают колодцы, и была благодарна за то, что наш пока сохранился. Теперь мне приходилось особенно экономить воду: мы реже стали менять одежду, мыться, а водой из-под стирки и мытья я поливала сад.

Фермеры, приезжавшие в город, были в отчаянии: уже четыре года кряду их урожай страдал. Многие занимали деньги в банке, чтобы хоть как-то продержаться, а теперь банки собирались лишить их собственности за долги. Мне это казалось бессмыслицей: если отнять ферму у того, кто на ней работает, и ни у кого больше не будет денег на то, чтобы выкупить землю у банка, то какой в этом прок банку?

Дождя не было, а была лишь пыль. Огромные ее тучи разметал ветер, и иногда не было видно даже соседнего участка через дорогу. Окна в доме почти всегда были плотно закрыты, и все равно пыль лежала повсюду.

Дом наш стоял на отшибе Кеннета, и семьи, с которыми я познакомилась в церкви, заезжали к нам, чтобы попрощаться. Кто ехал на запад, в Калифорнию, где земля еще давала хороший урожай; кто — на север, в Чикаго или Детройт, или другие города, в надежде устроиться работать на фабрику.