пощечину, вложив в нее всю свою ненависть, однако из-за отсутствия опыта и тренировок удар получился слабым. Правда, обручальное кольцо рассекло мне скулу.

– Это тебе за осквернение моего дома, – шипела Фрер. – За поругание последнего пристанища моей покойной матери.

Щека горела, однако я заставила себя повернуться к Фрер и только тогда заметила, что в другой руке она сжимает массивную кочергу, загнутую на конце под прямым углом.

– А это тебе за осквернение моего тела и моего ребенка, – щебетала Люси. – И потенциальный ущерб.

Кочерга со свистом рассекла воздух. Я повалилась навзничь и схватилась за ушибленные ребра. Мансарда превратилась в стерильную комнату, где надо мной глумились легионеры. На сей раз я не пыталась сопротивляться, а просто свернулась клубком на полу.

Казалось, экзекуция длилась целую вечность. К не успевшим затянуться старым ранам стремительно добавлялись новые. Самое страшное началось, когда кочерга опустилась мне на локоть: в ушах зазвенело, на глаза навернулись слезы. В голове билась единственная мысль: как защитить себя, не покалечив Фрер. Менар и слушать не захочет про самооборону. Впрочем, легионеры тоже.

Когда кочерга разбила мне губу, ярость затмила здравый смысл. Вытянув руку, я перехватила чугунный стержень, наши взгляды встретились. Люси уступала мне в физической подготовке. Мы обе задыхались. По ее лицу струился пот, зрачки сузились.

– Посмеешь снова проделать такое, клянусь, ты пожалеешь, что вообще родилась на свет. – Фрер вздернула мне подбородок, наманикюренные коготки больно впились в кожу. – Бенуа мнит тебя толковой, хотя всем известно, что толку с тебя – как с козла молока.

– Мне тоже кое-что известно, Люси, – шепнула я. Острые ногти еще сильнее вонзились в кожу. – В частности, твой секрет. Ты носишь отпрыска паранормала, а значит, сама являешься распространительницей чумы. Твой драгоценный Менар за такое убивает.

Фрер стиснула кочергу так, что побелели костяшки. В глазах промелькнул страх.

– Только тронь, и Менар обо всем узнает, – пригрозила я. По подбородку стекала кровь.

Постепенно к Люси вернулось самообладание. И злобная ухмылка.

– Бенуа не ополчится на меня из-за твоего патологического коварства. Легионер! – В дверь сунулся дежурный, Фрер вручила ему кочергу и, едва тот скрылся из виду, снова сосредоточилась на мне. – Не воображай, будто имеешь надо мной власть, грязная паранормалка. Марионетка здесь ты!

Шелковым платком супруга инквизитора вытерла мою кровь с обручального кольца. У меня во рту возник металлический привкус. Но Фрер совершенно не испугалась моей угрозы. Непонятно почему.

– Кстати, твой отец до последнего пытался спасти свою шкуру. – Фрер смотрела на меня сверху вниз. – На допросах пел соловьем. Любопытно, что он напел?

Я хотела ответить, но слова замерли на губах. Если Люси надеется меня ранить, пускай, вытерплю. Отец погиб из-за меня, поэтому мне нужно знать, как он провел последние часы.

– Он клялся, что ты ему не родная. Отец отрекся от тебя, называл подкидышем и паранормальным отродьем. – Фрер швырнула платок в камин. – Его бы пощадили, если бы это не шло вразрез с планами Вэнс. Он отправился на гильотину, проклиная тебя.

Мое внимание было приковано к платку, догоравшему в камине. Тончайшая работа. Отделка из кружев. На черном рынке такой с руками оторвут.

– Его голову насадили на Ворота висельников. Если не ошибаюсь, Уивер приказал вымочить ее в соляном растворе, для сохранности, – вещала Люси.

Я тем временем наблюдала, как пламя пожирает платок.

– Твой отец служил Якорю, поэтому ты не питала к нему теплых чувств и даже не попыталась спасти. Хотя могла, верно, темная владычица?

Ответ вертелся у меня на языке, но тут звякнули наручные часики Фрер. Покосившись на них, она выпустила мой подбородок и скрылась за дверью.

Легионеры отволокли меня в комнату и заперли на ключ. Съестного не было ни крошки, в камине не горел огонь. Исчезла даже мантия, служившая мне одеялом. Я вытерла кровь и свернулась калачиком на кушетке в надежде хоть как-то согреться.

Отца перед смертью пытали. Страшно подумать, как изощрялись палачи, чтобы развязать ему язык.

Отец назвал меня подкидышем. По аналогии с персонажем сказок. В детстве бабушка вешала над моей колыбелькой ножницы – отпугивать злых фей, чтобы они не подменили меня на síofra[57]. То же самое бабуля проделывала с моим отцом и тетей.

Фрер – воспитанница Сайена, откуда ей знать слово «подкидыш», как не от моего отца? Он всегда презирал бабушкины сказки, однако на смертном одре умудрился обратить их против меня. Отец отказывался видеть во мне дочь, да и вообще человека.

Похоже, он совершенно искренне боялся меня. Боялся всю жизнь. А я и не догадывалась.

Опомнись, Пейдж! Нельзя принимать всерьез сказанное под пытками. Я не сломалась на водной доске, стерпела адскую боль и унижения, но лишь потому, что Сухейлю настрого запретили перегибать палку. Отца же никто не щадил.

От усталости мысли путались. Завтра мое тело превратится в сплошной синяк. Конечно, Фрер не боец, но ненависть в сочетании с кочергой компенсировали нехватку опыта.

По-хорошему, пора уносить ноги и передать добытые сведения Дюко.

Однако мысль о Шиоле II давила мертвым грузом. Даже экзекуция кочергой не заглушала горечи поражения. Дважды мне удавалось подобраться вплотную к разгадке. И дважды она ускользала прямо у меня из-под носа. Зато мне открылась совершенно неожиданная информация, но как ею распорядиться – вот в чем вопрос.

Арктур хотел признаться, что эмиты – это бывшие рефаиты. Хотел, но не осмеливался, связанный нерушимой, по всей видимости, клятвой.

В голове шевельнулось смутное, хмельное воспоминание.

Доверие не терпит мишуры. Желаю видеть тебя в истинном свете, юная странница. И самому открываться без утайки.

Его желание исполнилось. По крайней мере, секрет, который он утаивал целый год, выплыл на поверхность.

Веки слипались. После всех потрясений я заслужила короткую передышку. Еще бы унять боль в боку, которой сопровождался каждый вдох. Но стоило мне задремать, как за окном прогремел взрыв.

В темноте я не сразу сообразила, где нахожусь. Но синяк на бедре вернул меня к реальности. Похоже, я проспала весь день до глубокого вечера.

Снаружи опять громыхнуло. Фейерверк. Я заковыляла к окну, придерживая ноющие ребра. Во дворе царила суматоха. Радостные возгласы, смех. Очередная ракета взметнулась вверх и рассыпалась на алые и белые всполохи. Судя по какофонии, салюты запускали по всей цитадели.

Караульные сняли шлемы и обнимались перед особняком. Круглосуточный штат прислуги отплясывал на заснеженном крыльце. Столько радости я не встречала в Сайене ни на Ноябрьфест, ни на Новый год. Люди словно обезумели.

Это могло означать лишь одно. Лиссабон пал. Преисполненная сочувствия к Португалии, я отвернулась от окна.

Сразу вспомнился крах Ирландии. Черный день, когда