в полусумраке, как воин из охранения отбивался мечом и щитом от нескольких человек, вооружённых копьями. Филипп громко закричал и бросился в его сторону. Лагерь проснулся, зажглись сигнальные факелы, послышались резкие голоса командиров:

– Занять круговую оборону!

Стало ясно: платейцы решились на мятеж, их первая ярость обрушилась на караульных. В свете факела Филипп увидел несколько обездвиженных тел. Эпаминонд, осознав неблагоприятную ситуацию для отряда, организовывал оборону. Опытный полководец знал, как побеждать врага в открытом бою, на поле сражения. Сейчас дело выглядело иначе – ночь, неожиданность нападения и, главное, бой приняли не зрелые мужи, а молодые воины, пусть обученные им. Сколько мятежников – неизвестно, может быть, всё население города! Он заметил, что среди нападавших нет профессиональных воинов – есть граждане, вооружённые чем попало. Неплохой знак!

Платейцы понимали, что только внезапность пойдёт им на пользу; поэтому действовали напористо и сразу со всех сторон. Чтобы лучше видеть врага и убивать, платейцы зажгли факелы вокруг площади: мечущееся на ветру пламя осветило лагерь, обозначив Эпаминонду, насколько велика опасность – враги были повсюду! Он приказал сгруппироваться, не пасовать перед платейцами, грамотно, как учили, отбивать нападение.

Филипп заметил рабов и женщин по одежде. Женщины с воплями разъярённых мегер бросали камни и обломки черепицы – неумело, но, когда попадали кому в голову или лицо, при виде крови громко визжали от радости. Один камень летел прямиком в голову Филиппа. Он принял его на щит, оголив грудь, и тут к нему бросились с копьями два платейца, пытаясь проткнуть, будто дикого зверя на охоте. Филипп успел мечом отбить копьё одного, с ожесточением ринулся на второго нападавшего. В нём вдруг закипела злость на человека, который только что хотел убить его. «Я убью его, – мелькнуло в голове, – ведь только что он хотел убить меня!»

Совсем близко услышал напряжённое дыхание врага… Ловкий приём Ксанфа – с перебросом меча из одной руки в другую, – и… враг упал, пронзённый в грудь… Филипп выдернул меч и замахнулся, примериваясь к непокрытой шлемом голове другого платейца. Платеец, увидев убитого товарища, неожиданно испугался, выронил копьё и с диким криком отпрянул назад и исчез из виду.

Филипп остановился, удержав себя от соблазна догнать врага и повергнуть его наземь. Не зря Ксанф надел ему перед походом на шею свой оберег, апотроний, – мешочек со шкурой крысы: как юркая крыса уворачивается от опасности, так чудесный амулет помог Филиппу уклониться от копья врага. Появилась мысль: «Я остался жить для того, чтобы стать царем!» Он взглянул на свой меч, заметил подтёки крови первого убитого врага. Он ощутил гордость за себя, из груди непроизвольно вырвался победный клич македонян:

– Элелеу-у-у!

Ему отозвался такой же крик: «Элелеу-у-у!» – это Фрасил! Филипп обернулся и увидел, как платеец огромного роста давил на Фрасила сверху большим и, видимо, тяжёлым щитом, размахивал дубиной, стремясь дотянуться до головы. Фрасил ловко увертывался, но не мог достать коротким мечом до груди врага. Филипп подскочил к платейцу сзади и со всего маху рубанул остриём меча по оголённой шее – как на учении: враг вскинулся, запоздало пытаясь отразить удар, замер и медленно, будто раздумывая, сгибал колени; рухнул на землю, уронив щит и дубину.

Филипп показал Фрасилу, который пришёл в себя, на Эпаминонда. Полководец, прикрываясь небольшим круглым щитом, отбивался мечом сразу от трёх платейцев с короткими дротами. Сражался командир уверенно, без суеты, но сказывался возраст и упорство его более молодых противников: они подступались, тыкая смертоносным острием в его сторону. Друзья бросились на выручку: одного нападавшего Филипп свалил на землю броском, будто в борьбе, другого ранил в плечо, а Фрасил замахнулся на третьего, и тот завизжал, как побитый пес; бросил копье и уполз, подвывая от страха. Ещё одного платейца, кинувшегося на помощь своим, Эпаминонд тоже обратил в бегство, нанеся удар мечом в руку. После этого он громким голосом призвал командирами отряда сгруппироваться рядом с ним, и уже организованно начать теснить платейцев. Теперь уже наступали фивяне: они кололи и рубили, отражали удары и сами нападали, заставляя врагов опомниться, остерегаясь лезть напролом.

Филипп, упоенный схваткой, перестал думать об осторожности. Он уже не верил в собственную смерть здесь, в эту ночь, потому что знал – боги уготовили ему иную судьбу. Запах чужой крови показался ему не столь пугающим, а возможность лишить кого-то жизни его возбуждала, позволяя бесстрашно крушить головы врагов на своём пути. Он уже осознанно совершал свою смертельную работу воина в окружении упоительных звуков сражения – гулкие удары схлестнувшихся мечей, треск щитов, крики и стоны умирающих врагов.

Отступление

Когда белесый предрассветный туман исчез, сражение поутихло, а с ним и ярость платейцев. Обнажились последствия ночной схватки: много трупов со стороны мятежников, у фивян оказалось шестеро убитых. В надежде на передышку, платейцы отступили за пределы агоры: ставка была сделана на внезапность, а когда ожидаемого успеха не последовало, они не знали, как действовать дальше.

Эпаминонд воспользовался благоприятной в каком-то смысле ситуацией, приказал покинуть площадь. Отряд начал организованное отступление к городским воротам, через которые проникли ночью. Своих убитых забрать не представлялось возможным, понадеялись на дальнейшие переговоры. Раненых взяли с собой, какие бы тяжёлые они ни были. Отсюда неуклюжесть отступления. Промедление могло спровоцировать горожан на новые атаки, а численное преимущество было на стороне платейцев. Потери были непредсказуемые!

Фивяне спешно выстроились в колонну по трое-четверо – как позволила ширина улицы – и, ощетинившись оружием, начали организованное отступление. Неожиданный их манёвр воодушевил платейцев на преследование. Подбадривая себя воинственными криками, они издали бросали копья, камни, черепицу, стараясь нанести ощутимые увечья в лицо и головы ненавистных врагов. В отступающей колонне появились ещё раненые. Спасая их от неминуемой расправы, фивяне непроизвольно замедляли движение, что ещё больше вдохновляло нападавших. Положение усугубилось тем, что, подойдя к воротам, воины Эпаминонда обнаружили, что платейцы успели завалить проход грудой больших камней! Собственно, было бы странным, если бы горожане так не сделали. Пришлось одновременно сдерживать натиск горожан и растаскивать камни.

Наконец, ворота сумели распахнуть, отряд вырвался за пределы города. Преследовать фивян дальше платейцы не решились, понимали, что в открытом бою отряд представлял серьёзную силу! Платейцы посчитали свою задачу выполненной, потеряли к ним интерес, но долго ещё с высоких стен выкрикивали проклятия Фивам, Эпаминонду и его воинам.

* * *

Можно было ходить домой, в Фивы, но Эпаминонд решил попытаться вызволить тела своих убитых воинов, оставленных в спешном отступлении. На дорогах, ведущих в Платеи, были выставлены посты с приказом