прилив новых сил, обрели уверенность во владении оружием. Они не так сильно ощущали усталость и болезненные ушибы, травмы. Часто организовывались скачки на неосёдланных лошадях, бег с препятствиями или в воде различной глубины, прыжки через каменные ограды и рвы, скалолазание. Любимыми занятиями были атлетические упражнения, метание и ловля дротиков на лету и прочие упражнения, которые могли пригодиться на войне.

В перерывах между атлетическими занятиями ополченцы не отдыхали, потому что Эпаминонд считал вредным остановки в тренировках. Он придумывал всё новые и новые нагрузки – например, групповые состязания с мячом. Мужские танцы, орхестрику, командир отряда считал частью физической подготовки молодого воина, её высшей ступенью, ибо орхестрика сформировалась из ритуальных танцев и была тесно связана с древними обрядами боевых посвящений. Особое искусство двигаться под звуки боевых труб приучало молодого человека, как он говорил, основам военного мастерства. И он был прав, когда по ходу ритмичных движений в танце участник имитировал поединок с противником, метал копьё и, ловко манипулируя щитом, подпрыгивал и увёртывался от камней, брошенных тренером или товарищами по занятиям. Только в совокупности со всеми ступенями боевого мастерства, утверждал Эпаминонд, можно добиться полного физического развития тела.

Он одобрял рискованные действия состязающихся, хвалил победителей и подбадривал проигравших, высказывая очередную мудрость:

– Вы хотите выжить в схватке с сильным врагом? Вы хотите его победить? Тогда немедленно принимайтесь за дело! Вы должны подчиняться строгому распорядку дня воина, упражняться в установленное время в жару и в холод, не пить холодной воды, не пить вина – одним словом, предоставить себя в распоряжение своего командира, будто врачу!

Иногда он прерывал изнурительные занятия, чтобы рассказать о тактике и стратегии – ответственных частях тяжелейшего военного искусства. Особой любовью бывший полководец выделял гоплитов, рядовых пехотинцев, которые в сражениях несли основную нагрузку. Именно так и было: греческие гоплиты нанесли в своё время сокрушительные поражения значительным силам персов при Марафоне и Платеях, а в Фермопилах триста спартанцев задержали армию персов, в десять раз их превышающую! Эпаминонд припомнил ещё сражение при Делиуме, когда упорство беотийцев сломило натиск афинской фаланги:

– Щит к щиту, не поддаваясь афинянам, фивяне взяли верх, шаг за шагом, оттесняя их назад и продолжая давить, – рассказывал Эпаминонд.

Филипп что слышал и видел – всё запоминал…

Первое испытание

Прошел год, с тех пор как македонские подростки вместо детских игр занялись освоением военных тайн. Эпаминонд не предполагал допускать юных заложников политических игр до настоящего дела, хотя юноши искали повод показать удаль и выучку. Но однажды произошло событие, оставившее глубокий след в памяти Филиппа.

В самый неподходящий момент, когда городское войско ушло к Пелопоннесу, соблюдая союзнические договорённости, выступая против Афин, Эпаминонда вызвали в Булевтерион, городской совет самоуправления. Ему сообщили, что возникла неприятная политическая ситуация в Платеях, провинциальном городке в семидесяти стадиях (прим. 15 км) от Фив. Платейцы, неожиданно проявив симпатии к Афинам, готовы принять афинский гарнизон, а это нарушает баланс сил в регионе. Хорошо ещё, что среди платейцев остались сторонники Фив во главе с военачальником Навклидом. Но их влияния оказалось недостаточно, чтобы переломить ситуацию. Требуется срочная поддержка Фив, появилась возможность испытать молодых воинов в настоящем деле.

Эпаминонд никогда не поддерживал военно-политические авантюры. Он и на этот раз протестовал, убеждал совет отказаться от намерений, не привлекать неопытных воинов для разрешения столь непростой проблемы. Понимал, что он может не досчитаться своих подопечных после Платей, а перед родителями отвечать ему лично!

Но отказ от исполнения приказа расценивался как трусость и предательство, что для Эпаминонда было равноценно смертному приговору. Притом его убеждали, что воевать не придётся вовсе, нужно лишь припугнуть платейцев да продержаться день-два, пока с Пелопоннеса не вернётся основное войско. Гонцы посланы на Пелопоннес с поручениями. Бывшему полководцу пришлось подчиниться.

Эпаминонд составил отряд из трёхсот воинов – юноши до восемнадцати лет; в руках мечи, копья, дротики. На месте сбора в воздухе слышался смех, оживлённый разговор. У всех приподнятое настроение, какое бывает только у молодых, готовых отличиться немедленно, в первом бою с врагами. Фрасил появился в доме у Филиппа, оттуда вместе заторопились в лагерь. Эпаминонд, услышав просьбу ребят включить их в состав участников похода, нехотя согласился, но предупредил, чтобы держались рядом и были всё время вместе. И не лезть в драку без команды.

Провожающих было немного, поскольку Эпаминонд в целях сохранения секрета цели похода и скрытности маневра запретил родным молодых воинов появляться в лагере. Филипп занял место в первом ряду с фивянином высокого роста. Рядом пристроился Фрасил. Лахара и Конона не было: они, как и остальные македонские ребята, не изъявили желания рисковать жизнями ради интересов фивян. Войсковой жрец совершил обряд, воскурил благовония в честь бога войны Ареса. Эпаминонд, повернувшись к новобранцам, произнёс клятву, за ним, слово в слово, повторяли младшие командиры и воины:

– Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, всеми олимпийскими богами и героями, которые владеют землей и небом, и городом Фивы, я буду отважен и смел в сражении с врагами моего народа, не предам Фивы. Я сделаю всё для сбережения свободы моего города и граждан; никому не уступлю земли фиванской – ни эллину, ни варвару, буду оберегать ее для своего народа. Я не дозволю взять верх злоумышляющему против Фив.

Вместе с другими клятву произносили Филипп и Фрасил, искренне и очень ответственно, хотя, когда остальные произносили «Фивы», мысли их были заняты родной Македонией.

– Зевс и Гея, и Гелиос, и боги олимпийские! Если я буду стоек в своей клятве, да будет мне благо, если же я не стану соблюдать клятвы, да будет мне зло, и пусть ни море, ни земля, ни небо не принесут мне плода. А если я окажусь трусом, пусть меня проклянут мои родные и мой город Фивы!

* * *

Походная колонна растянулась почти на сто шагов в длину, шли по три человека в ряду – больше не позволяла дорога; обоза не было, каждый нёс самое необходимое – оружие, палатку, одеяло и еду на три дня. Нескорым шагом проходили мимо низких рыжеватых от камня холмов, заросших колючим кустарником, изредка сбоку проглядывал негустой лес. Несколько раз переходили, кажется, один и тот же говорливый ручей.

За отрядом увязалась большая собака с взлохмаченной рыжей шерстью и, судя по выпирающим ребрам, голодная. Собака боязливо, но с непонятным упорством поначалу трусила позади колонны; затем в надежде поживиться съестным перестала осторожничать. Приблизилась к колонне и почему-то выбрала своим вниманием Филиппа, идущего с краю. Время от времени она