— Albert Ballin,[154] — прочитал я название вслух.

Белые буквы, выведенный на борту причудливой готикой, казалось, нависали прямо над низким зданием морского вокзала.

Рука Марты судорожно сжалась в моей ладони:

— Нам туда, — кивнула она в сторону, мимо осаждающей двери третьего класса толпы.

— Как никак первый класс, — скривился я. И тут же сорвался на вывернувшегося невесть откуда попрошайку: — Geh weg!

— Лови! — крупная серебрушка, не иначе в пять марок, полетела из руки Марты ловко перехватившему монетку костыльнику. — Прощай, Дойчланд! — добавила девушка, словно извиняясь.

— Хлеб купи, а не дозу! — кинул я в спину болезненно худому, едва одетому, но при этом быстрому и верткому ветерану Великой войны.

Может послушает, продержался же он как-то десять лет мира? Если сейчас наркоманов в Германии — как нищих на паперти православного храма, страшно подумать, что творилось сразу после демобилизации. Чуть не у каждого вернувшегося с фронта офицера, а то и унтера, в кармане подарочная аптечка, в которой набор игл, шприц и ампулы с героином. Рядовые отстали ненамного, у них в ходу вариант подешевле — "ускоренный марш", с пояснением на этикетке: "ослабляет чувство голода и усиливает выносливость". Он же кокаин в таблетках.[155]

Какого труда мне стоило отвести Марту от заразы?![156] Едва завелись деньги, какие-никакие столичные знакомства, подруги… ее потянуло на модную дорожку. А тут, как назло, даже среди вполне приличных дам принято таскать чертов порошок в пудренице, да нюхать его ничуть не скрываясь, в кафе, на службе или в трамвае, проще чем сигарету закурить в 21-ом веке. Хорошо хоть я успел вернуться вовремя, пока привычка не стала зависимостью.

Вообще надо признать, осень и большая часть зимы 1929 года пролетели незаметно. Неделю после Принкипо, никак не меньше, я прокувыркался в постели с Мартой. Две — с ней же, но в каморке офиса, за разбором накопившихся канцелярских мелочей. Месяц с лихвой ушел на продажу "Kinderluftballons", на фоне восторженного просперити "золотых двадцатых"[157] дело оказалось намного проще, чем я опасался. Зато волокита с оформлением, напротив, так и шептала на ухо доплатить Троцкому за его антибюрократический лозунг отдельно, по двойной ставке.

После трансклерковского марафона биржевой крах прошел спокойно и размеренно, примерно как охота на слона в зоопарке. С утра занять побольше акций, сколько дадут под залог имеющийся наличности, тут же продать, ближе к вечеру откупиться бумагами, подешевевшими на десяток, а то и два процентов, вернуть их держателю. Что может быть проще? Главное не соваться в омут биржи, где в эти дни царит тяжелый коллективный психоз. "Акционеры" с вытаращенными глазами по-броуновски клубятся вокруг белесых от плохо стертого мела котировочных досок, кричат на миллион голосов, а еще машут руками как артистки женского бокса на ринге.

Есть телефон. Есть понимающие тему брокеры. Их стараниями к утру среды мой капитал составил без малого сто двадцать тысяч долларов. Пока не богатство, но уже — состояние. Плюс к этому, порядка тридцати пришлось на долю девушки, которую хоть и с немалым трудом, но все же удалось уговорить поставить на кон собственную долю.

Деньги, черт бы их попрал!

С точки зрения Марты, крупный счет в банке — квинтэссенция абсолютного счастья. Она еще не знает, что богатые тоже плачут. Мне же нужно неизмеримо больше — годный инструмент для игры в жизнь. Получить я его сумел, а вот с использованием — впору ставить статус "все сложно".

Совсем недавно, по дороге из Турции, я было окончательно решился — гори все синим пламенем! Люди готовы биться смертным боем ради ничтожного "барского лужка", умирать за идиотские, вбитые газетными передовицами идеи, стрелять в затылки классово чуждых женщин и детей, раболепно прославлять палачей, писать миллионы паскудных доносов на соседей, загонять во рвы и лагеря смерти неправильные нации. Или, что куда страшнее, — без затей и всякой выгоды радоваться сдохшей у соседа корове или рухнувшим башням WTC. Умудренные сединами отцы семейств, при авторитете и должностях, все, за редким исключением, наделись на крючок пропаганды — как последние кокаинисты. Именно они, а никакие не фанатики-коммунисты столкнули мир в кровавое безумие.

К чему спасать придурков, вздумавших устроить семейную вечеринку на территории десятикиловольтной подстанции?

У меня есть прямой путь в Валинор, он же — сияющий огнями Нью-Йорк. Купить квартирку на Манхэттене с видом на Центральный парк, почему нет? Там никто не помешает аккуратно играть на бирже, а полученные нетрудовые доходы вкладывать в персональное хобби — скромную лабораторию по исследованию полупроводников. Хвала институтским конспектам и не чуждым конспирологии преподам, кое-какие фамилии у меня есть. Так что смогу в помощь себе, любимому, выкупить у большевиков блестящего экспериментатора Олега Лосева, по части теории разорить нацистов на гениального Оскара Хайла, заодно прихватить из Ленинграда его женушку, товарища Агнессу Арсеньеву.[158] Глядишь, появится году к тридцать пятому в этом мире первый транзистор, к пятидесятому — полноценная полупроводниковая ЭВМ. А там и до Интернета рукой подать. Что еще надо человеку, чтобы встретить старость?

Уже куплены тяжелые, напоминающие безразмерные сундуки морские чемоданы, выбрано судно, каюта, оплачены билеты. Да только на душе, чем дальше, тем гаже. Как не крути, задача "трех нет" не решена. Следовательно, отъезд в Америку — суть трусливое бегство.

Я пытался призвать на помощь здравый смысл. Что для меня Вторая мировая или Великая Отечественная? Много ли я знаю про них? Всего лишь несколько глав в учебниках, зазубренные на уроках и на следующий же день благополучно забытые даты битв, десяток фамилий полководцев, ритуальные ленточки на антеннах машин и красные флаги на экране телевизора ко дню Победы. Спасение рядового Райана и Перл Харбор, Штрафбат и Утомлённые солнцем. Не более чем набор мифов, теперь я это понимаю лучше чем кто-либо в мире.