Песню еще не написали, но Солнце уже вкалывает как коммунист на субботнике. И Кремль красит, и окружающие улицы. Вот только в узкую щель малого Черкасского никак не проникнет. Хотя если задрать голову круто вверх, можно увидеть блестящие стекла верхних этажей дома напротив…

— Простите!

Я едва удержался на ногах. Глазеть по сторонам в Москве опасно для жизни — плотная безвозрастная тетка выкатилась из дверей Наркомздрава прямо в мой бок, заехала локтем в живот, отдавила ногу, однако темпа не сбавила. Наоборот, неплохо спуртанула вперед по тротуару. Да только оторваться далеко не успела, перед идущим навстречу опортфеленным господином споткнулась, замерла, будто налетела на стену, затем с фальшивой радостью заорала:

— Доброе утро, товарищ Семашко!

"В руководителя вляпалась", — догадался я. Шагнул чуть в сторону: — "А ну как сейчас назад кинется". С последним, впрочем, не угадал. Тетка нашла вполне достойный повод:

— Седня в досаафовском коопе лук дают, можно пойду? Там очередь небольшая совсем, человек полтораста.

— Только и мне пару луковиц дадите, — ответил начальник без тени улыбки на лице.

— Пренепременно, Николай Александрович! — обрадовалась тетка, и шустро, как в светлое будущее, потрусила через дорогу в сторону Никитской.

О, простые советские нравы!

Безработица в столице чудовищная, люди готовы трудиться ради сущих копеек, буквально за паек, подчас худший, чем мне давали в Кемперпункте. Но только те, что "вчера от сохи". Для обладателей самой завалящей городской специальности ситуация резко меняется. Обученные пролетарии, тем паче инженеры, требуются на каждом углу, буквально и без преувеличений. Если не просить жилье, любой директор закроет глаза на сомнительную анкету, низкую дисциплину и прочие грешки. Последнее обязательно; непьющий специалист, согласный работать за оклад без каждодневных взбрыков — всенепременно белогвардейский шпион.

Кстати сказать, сегодня мой последний рабочий день с качестве монтажника-телефониста. "C’est La Vie", — сказал бы на моем месте товарищ Троцкий. Немного обидно — возиться с музейными железками оказалось невероятно интересно, в 21-ом веке и близко не осталось подобного разнообразия технологических сущностей. Да и коллектив подобрался приятный, никак не скажешь, что половина большевики и комсомольцы.

В честь надвигающегося увольнения рабочая сумка особенно тяжела. Кроме привычного кабельного реквизита мне приходится тащить с собой фонический полевой телефон. Шикарный лаковый сундучок двадцатого года издания, изготовленный в Токио по заказу владивостокского[167] "Сименсъ-Шуккертъ" специально для войск Колчака. Надежен, неприхотлив, обеспечивает достойное качество теплого аналогового звука. Недостаток ровно один — весит вместе с заливными аккумуляторами и повышающим трансформатором под десять килограммов. Поэтому телефонисты из районов, до которых не добралась благодать центральной батареи, предпочитают куда более легкий индукторный "Эриксонъ". Благо, их еще при государе-батюшке наделали несчетно для армейских нужд.[168] Вот только крутить рукоятку вызывного зуммера на виду случайных прохожих, две трети из которых так или иначе воевали, мне никак не комильфо.

Терпеть недолго, до цели всего два десятка шагов. Сколько же их было всего?

Готовиться к покушению на главного советского бюрократа мы начали еще в Турции. Поначалу орешек казался не слишком твердым. Блюмкин и Троцкий в один голос утверждали — персональной охраны у советских вождей попросту нет.[169] При этом большевики смелы настолько, что не чураются прогулок по Москве. К примеру, добираться пешком от Кремля на Старую площадь, то есть до ЦК и обратно, для членов Политбюро скорее правило, чем исключение.

Снайперский вариант а-ля Бессоновский "Леон" представлялся самым простым и очевидным. Хотя ни и Яков, ни я толком стрелять из винтовки никогда не пробовали, всего-то делов, навести крестик цейсовского прицела на сердце, дернуть пальцем спусковой крючок… как хорошо, что мне удалось настоять на тренировке! Первая же проба на безлюдных пустошах Принкипо показала: жизнь совсем не кино. Попасть в силуэт с жалких ста метров — действительно ничего не стоит. Однако поразить "насмерть" имитирующую идущего человека мишень нам удавалось скорее случайно, всего лишь двумя-тремя пулями из каждого десятка. Никуда не годный результат — после первого промаха второго шанса не будет, генерального секретаря мигом прикроют соратники и прохожие.[170]

Желания тряхнуть стариной, то есть по-левоэсэровски выйти против ключевого термидорианца с наганом в руке и гранатой в кармане, убийца Мирбаха не изъявил. Я-то надеялся, что в деле смертоубийства Яков давно преодолел детские комплексы, но судя по всему, он все еще не изжил в себе того чернобородого восемнадцатилетнего еврейского мальчика, который чудом не опозорился в деле с германским послом. Высадил барабан из револьвера в безоружного, мало что не в упор, и… благополучно промазал. Потом с подельником гонялся за жертвой по комнатам посольства, кидал и пинал гранаты, немецкие историки до сих пор спорят, чья же пуля поразила графа. Хотя про их сомнения Блюмкину говорить не стоит — обижается до истерики.[171]

Идея направить автомобиль с бомбой "прямо в ренегатов большевизма" энтузиазма у меня и Троцкого не вызвала. Применение часового механизма на улице признано утопией. Радиовзрыватель всем хорош, но готовое устройство не купить, слишком крутой хайтек по меркам интербеллума. Сборка безотказного девайса на убогой элементной базе двадцатых — потеря полугода. Минирование зала заседаний, как и прочая экзотика наподобие взрыва в Леонтьевском переулке,[172] оставлены на крайний случай, хотя признаться, меня изрядно позабавила сама по себе возможность совершенно свободно зайти в здание ЦК ВКП(б) через отведенное под ЦК ВЛКСМ крыло.