У кого ты спрашиваешь это, насмешник? У меня, задающей себе тот же вопрос?

– Ты любил ее? – Ой, божечки, как это вылетело из моего рта? Я же и не думала ни о чем таком. Или же думала на самом деле. С того времени, как увидела в своем видении. Выходит так, ничего из ниоткуда не берется.

– Мать Фирсо?

– Девушку с большими зелеными глазами. – А чего уже тормозить? Рот открыла – понеслось.

– Откуда ты… – Игриво-порочное выражение лица Рунта испарилось, и его исказила гримаса гнева. Он пялился на меня пару секунд так, что чудилось – сейчас растерзает. Я застыла, понимая, что извиняться за бестактность и причиненную боль уже поздно.

Но оборотень медленно опустил веки, опасное напряжение в пространстве между нами стремительно истаяло, я это прямо всей кожей ощутила, а когда он снова посмотрел на меня, то я смогла увидеть в его глазах тоску и задумчивость.

– Я… я этого не знаю, Соня. Не успел узнать.

– Не успел? Как это?

– Ролана была моей истинной. Наши ругару признали друг друга еще в детстве. Мне было четырнадцать, ей еще десять. Нам суждено было соединиться, как она придет в возраст, и быть вместе навсегда. Я рос и жил годами, точно зная, что у меня впереди. Она. Мы вместе. Все понятно, во всем был смысл. Уверенность, что я в этом мире для нее. Для того, чтобы жить вместе, защищать, оберегать… ну и любить. Узнать как. А потом она погибла. Орочья орда напала на их клан, убила и сожрала всех поголовно. И для кого я тогда?

Я судорожно вдохнула и вздрогнула от стука в дверь, а потом передернулась как от озноба еще раз. Соня, гадина! Ты что сейчас чуть не ляпнула сейчас? «Будь для меня!» Лживая засранка! Ты обещала ему, что не захочешь причинить боль! А что сама? Ты уйдешь! Не смей забывать это и забываться!

– О, не успели, – снова мгновенно поменялся оборотень. – Ну-ка вставай, мерки с тебя мастера снимать будут. Ишь ты, понравилось ей наши с побратимом тряпки таскать.

Рунтарехт

Несколько предрассветных часов я бродил вокруг Некки в шкуре ругару. Перекинулся, не снеся борьбы с упрямой животиной внутри, что уперто толкала меня к Соне, тогда как я принял решение держать дистанцию. Случилось это еще за столом, когда наша захмелевшая женщина вдруг добралась до самого моего нутра. И суть не только в том, что чуть пьяненькие женщины и мягче, и слаще, податливее, отзывчивей. Поговорить любят, все тебе выболтают про жизнь свою и мужиков бывших, подлецов. Меня в них всегда интересовало только первое, то есть мягкость да сладость, а трепотню я мимо ушей пропускал. Какое мне дело, что она там журчит, пока я дух перевожу перед следующим заходом. Но вот с Соней все наоборот. Она же с полстакана кавака поплыла, носом чуял – сейчас прямо бери, на стол пристрой и засаживай. Готова уже. А мне и Рэю поговорить как раз охота. И слушать ее так странно. Жалуется ведь. В бабах такое раздражает. А мне от ее слов больно, как жмет и прижигает кто в груди. Даже при том, что не договаривает она чего-то. Не в смысле врет, нет. Сквозь возбуждение от нее болью, страхом, тоской повеяло. Все натуральное, я как наяву ее, бедолагу, испуганную, потерянную в чужом мире видел. Мой нос не обманешь. Но о чем-то умалчивает, нутром чую. А как щекой потерлась и губами запястья коснулась, так и дышать стало на миг нечем. Она такое в это касание губ вложила… названия чему не знаю. Точнее, знать не хочу, запретил себе давно, как понял, что для меня такого на этом свете больше нет со смертью истинной. И риш его знает, почему вдруг подумалось: куда я лезу? Она мне в тот момент такой беззащитной почудилась. По теплу изголодавшейся душевному. Не только здесь и сейчас, а давно. Как в себя вроде глянул. И страшно ведь. Как видеть себя и свою застарелую муку в ком-то. И осознал, что мне-то ей дать нечего. Откуда во мне тепло? Я же не знаю, как согреть. Только как самому греться. И то никогда не изнутри, только снаружи зажигаю, с места на место перебегая, нигде не задерживаясь. И рядом с ней я пробегом же. Пока жаром этим пробирает. Рэй вон хочет ее удержать. Надолго. В идеале – насовсем. Сказал мне: «Мой дракон ей показался. Дело решенное». Объяснять что-почему не стал, да и какая разница? Главное понятно же. У него это все серьезно, для него Сонька вообще одна-единственная подходящая. А я влез. С самого же начала умом осознавал, что она ему нужна. Но влез. Так, может, время отойти? Пусть они уже дальше сами. Он ее и обогреет как надо. А я с языком своим знай только порчу все. С другими-то плевать на это, никому в друзья не навязываюсь и себе не ищу. Но вот с Сонькой все время выходит наперекосяк. Не думал трахать ее, но опомниться не успел, как под себя утянул. Не хочу словами задевать, а цепляю, как само изо рта валится. А все потому, что она сама меня цепляет постоянно. Не собирался же совершенно в купальне трогать, платье принес же только. А глянул раз на нее, разморенную, – и уже стою на коленях, зенками жадными жру-давлюсь, как кончает она.

Я ее всего-то чуток пальцами обласкал, а она уже заполыхала. Точно погибельная. И наверх с ней и Рэем я решил не идти. Пусть забирает. А я пойду и найду себе бабу. Как он и хотел. Делов-то. Оприходую кого-нибудь, всю дурь вытрахаю. А она возьми и полейся маслом шелковистым между нами по нервам и коже. Затянуло за вдох, и глядь – уже тащусь за побратимом по лестнице. Только посмотрю. Глазами одними.

Посмотрел. Да. Сломало-перемолотило всего от вида. Понял: не дотронусь – сдохну. Дышать ведь уже не могу. А дотронулся – и все. Опамятовался, только как кончил. Перед глазами прояснилось, а там она, всхлипывает и постанывает еще, вся в моем семени, и побратим напротив такой же ошалевший и пьяный от оргазма одного на троих. А меня всего еще шатает на волнах удовольствия, какого сроду не знал, качает. И не появись Фирсо, не остановился бы.

Фирсо. Сын у меня. Сонька увидела. Сразу. А я столько лет ходил мимо. Не то чтобы в упор мальца не замечал. Он забавный. Гостинцы всегда ему отовсюду вез. Монет Легби отсыпал, чтобы кормил, как узнал, что Явла погибла. Благодетель тупой! Подачки дитю родному кидал от щедрот своих, вместо того чтобы заботиться, оберегать, как должно, раз уж по дурости заделал. Эх, жалко Раф тот сдох быстро. Сыну моему, тварь, он ногу сломал. Он тварь, а я кто? Над женщиной, что родила ребенка мне, насмехался, не выслушал. За то и наказан был незнанием. Ушел я из клана… Да если бы ругару прознали, что я ребенка родного бросил, сами бы изгнали без права когда вернуться. О ком я вообще в жизни заботился? Все оправдывал себя тем, что раз Ролана сгинула, то и у меня жизнь – не жизнь и никто вокруг значения не имеет, пусть хоть вечный пожар за спиной, мне и дела нет. Все хорошее во мне ей должно было достаться, а раз нет ее, то и никому. А оно во мне есть, это хорошее? Что, если и Ролана была бы со мной несчастлива? С чего взял, что мог бы стать для нее достойным мужчиной, если для других никогда не пробовал? Откуда знать, что умею я заботиться и оберегать? С ней бы сама натура звериная подсказала? А вдруг нет? Вдруг Певень-Хозяин-Дорог ведал, что никакой с меня супруг для нее, отец нашим детям, вот и отнял разом, чтобы потом их не мучал.