Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юноша растерялся:
– Не пойдешь, что ли?
– Тат.
– А что тогда делать будешь?
Цуна указала на лодку, потом на море.
– Э-э, нет уж! Никуда не уплывай, пока я не найду порт! Пошли. Вместе поищем.
– Тат!
– Идем уже, чего испугалась?
Нико взял девочку за руку. Цуна неохотно поддалась.
Тонкие стволы уносились в небо, рассыпаясь наверху зеленым стеклярусом листвы. Ни тропинок, ни аллей, только мягкая, рыхлая почва под ногами.
Нико ориентировался по компасу, чтобы не заплутать, и через несколько часов вышел на дорогу, прорубленную в гуще древовидной травы. Он тотчас оживился и припустил по ней, не жалея сил. Цуна съежилась и едва поспевала следом.
Энтузиазм быстро утих, а идти пришлось целый день. Сначала по лесу, потом вдоль плантаций сахарного тростника. Нико уже отчаялся найти селение засветло, когда вдалеке появились первые глиняные домики-мазанки.
Завидев их, Цуна остановилась как вкопанная. Без толку было тянуть ее дальше. Девочка отчаянно вырывалась.
– Да что с тобой? Чего испугалась? Я же рядом!
– Ри! – воскликнула дикарка, обернувшись.
– Хватит фантазировать! Нет никакого Ри!
– Нико бакта!
– Это ты дурочка! Пойдем уже! Наконец-то до людей добрались.
– Тат!
– И что теперь? Обратно к лодке пойдешь на ночь глядя?
– У, – понуро кивнула Цуна.
– А-а-а! – Нико взъерошил кудри вне себя от раздражения. – Хотя бы объясни, чего ты боишься?
– Цуна целю. Тут ее убить.
– Чего?
– Цуна бецветная! Цуна целю! Це-елью!
– С целью? – Нико округлил глаза. – То есть с Целью? Ты порченая, что ли?
– Бецветная, – кивнула девочка. – Нико иди. Цуна пыть домой.
Юноша застыл, ошеломленный, разглядывая дикарку. Она мяла в руках подол рубашки, доходившей ей до колен. Босая, худенькая, дочерна загорелая.
– Так ты с Целью, – повторил Нико, усаживаясь прямо на дорогу. – И как до меня раньше не дошло? А какая у тебя Цель, знаешь?
– Не любю вране! – с готовностью ответила Цуна, глядя на него сверху вниз.
– Ты, что ли, второй Такалам? – рассмеялся принц. – А я думал, ты просто странная. Может, ты его внучка все-таки?
– У-у-у, – завыла дикарка, глотая подступившие слезы. – Нико дурак иди. Цуна пыть домой!
Она обняла его за шею, прилипла, как пиявка, и разрыдалась.
– Ладно тебе! Не скули! Ну! Хочешь, спою?
Девочка закивала, всхлипывая. Нико вспомнил шутливую детскую песенку, и Цуна вскоре притихла, внимательно слушая.
Они расстались на перекрестке. Принц отдал дикарке компас вместе с парой полезных штуковин, которые могли пригодиться в море, и долго смотрел, как она убегает прочь от людей в гущу бамбукового леса. На душе стало тревожно и тоскливо. Встретятся ли еще где-нибудь люди, похожие на Цуну?
Только теперь, спустя четыре года после посвящения, я узнал, что слово «прималь» означает «первородный, изначальный». Его корни произрастают из глубин древнего языка, которым люди пользовались задолго до появления черного солнца. Учитель поведал мне об этом вчера. Искренность в его голосе не дает повода сомневаться, однако я нахожусь в сильном замешательстве, ведь он не может воспроизвести ни одной буквы из той системы забытых знаков, хотя и утверждает, будто она в самом деле существовала.
Учитель называет прималей хранителями, внутри которых обитает память Сетерры. Она уходит во времена столь давние, что сложно даже вообразить. Океаны знаний спят в глубине человеческого разума, и еще не придумали верного способа извлекать их оттуда. Примали – те, в ком хранится тайна черного солнца и множество других сокровищ. Если бы только я знал, как добраться до них…
* * *
Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья
11-й трид 1019 г. от р. ч. с.
Со стороны Липкуд был точь-в-точь низенькая размалеванная девчонка, одетая в красный кафтан. Рыжие волосы, заплетенные в сотню косичек с лентами разных цветов, доходили ему до пояса. Из-за них-то Липкуд и получил прозвище. Сейчас он ходил по сцене, прикрывая лицо веером так, что видны были только подведенные сурьмой глаза и толстые брови, и щебетал очередную шутку:
– А я ему и говорю: «О-хо-хо! Я дева неприступная! Никак ты меня не уговоришь!» – Тут Косичка поменял елейный голосок на грубый бас и, прилепив к лицу бумажную маску с выпученными глазами, рыкнул: – А ты высунь ножку до коленочки, а я тебе за это монетки на нее положу. Одна к другой!
Завсегдатаи винной смеялись, расплескивая на пол кислое пиво. Липкуд продолжал играть.
– Ну и высуну я до коленочки, а дальше-то что? – прощебетала «неприступная дева», медленно приподнимая подол кафтана, под которым темнели замызганные штаны.
– А ты больше высовывай, милая! – проревела маска. – Ты смотри, сколько у меня монет! Вот и еще одну, и еще одну положу тебе.
Ах ты противный! – всплеснула руками «дева». – Думаешь, я такая дешевка? Ты ребром друг к другу их ставь, а не плашмя! Так в пять раз больше уместится!
Зал взорвался хохотом, только один парень за дальним столом глядел на Липкуда с нескрываемым отвращением. Косичка раскланялся во все стороны, собрал медяки и поспешил к недовольному.
– Я смотрю, ты неместный, – сказал он, обмакивая рукав в принесенное разносчицей блюдце и вытирая краску со щек и губ.
Вместе с алым цветом с лица Липкуда смывалась фальшивая улыбка и наигранная радость.
– Ну и? – нахмурился парень, мрачно жуя хлеб с сыром.
– Эй! Кровяные колбаски с капустой на двоих и запить. – Липкуд убедился, что девушка услышала, и вернулся к разговору: – Я неместных сразу вижу, да и акцент у тебя сильный. Ты откуда?
– Тебе чего надо?
Парень откровенно злился, и Косичка поспешил смягчить беседу:
– Да ничего мне не надо. Поговорить просто хочется с иноземцем. С меня ужин и питье, идет?
Парень как раз дожевывал бутерброд и воззрился на Липкуда с большим недоверием.
– Чего. Тебе. Надо? – спросил он, чеканя каждое слово.
– Если начистоту, то я истории собираю интересные из разных стран. Легенды там, песни, стихи.
