Когда три трупа заняли свои места, к каждому подошел свой санитар, и началась визуальная оценка — неотъемлемый элемент аутопсии. На каждом этапе надо остановиться и поискать признаки каких-то отклонений от нормы. Патологоанатом ходил вокруг мужчины, периодически делая заметки в блокноте, а Лара тем временем искала шрамы, которые могли бы указывать на перенесенные операции и травмы, возможно, как-то связанные со смертью. В этом отношении даже никотиновые пятна на пальцах могут стать подсказкой. Она перевернула труп для стандартной проверки — надо убедиться, что у его в спине не торчит нож («Пока нам такие не попадались, но всегда лучше посмотреть»), потом вставила в оба глаза иглу для забора внутриглазной жидкости, которую вместе с образцами крови и мочи отправят на анализ. Затем последовал Y-образный разрез. Лара начала примерно в пяти сантиметрах под ключицей и прошла вниз мимо пупка, но сам пупок не задела — по ее словам, от этого будут одни проблемы, когда надо будет зашивать. Она сжала кожу в пальцах, отвела ее назад и осторожно разрезала брюшную мышцу, чтобы не повредить важнейшие органы под ней. Реберными ножницами — они похожи на обычные, и я уже видела их в Клинике Мейо — она перекусила хрящи между грудиной и ребрами и подняла грудную клетку как щит, обнажив блестящие розовые легкие.

Тогда я еще об этом не знала, но с того дня я перестану есть ребрышки — в отличие от начальника Лары, который на моих глазах уплетал барбекю прямо в комнате для персонала напротив этого помещения. Меня пробрало не только зрелище, но и звук. Если вы смотрели кино про Рокки, вы его знаете: от удара в грудь ребра с хрустом трескаются, разрывая хрящи. Через неделю показывали «Крид 2», и звук от замедленного удара в ребра Донни Крида там был почти такой же, как в зале для вскрытий. Следующие 20 минут я думала о том, брали ли они микрофон в морг.

Затем Лара привязала нить к двенадцатиперстной кишке — с нее начинается тонкий кишечник, — прорезала ее с нижней стороны узла и, как моряк канат, стала вытягивать все шесть метров внутренностей из брюшной полости, а потом бросила их в оранжевый пакет. «Сердце по ту сторону», — показала она пальцем в перчатке, после чего склонилась над грудью трупа и начала освобождать структуры шеи.

Стандартная аутопсия занимает около часа. Если умерший долго лежал в отделении интенсивной терапии, все осложняется, так как надо проверить расположение многочисленных трубок и капельниц. Худых вскрывать быстрее, чем полных, просто потому, что из-за жира органы труднее найти, однако некоторые части тела вызывают сложности в любом случае, и здесь требуется умение и практика. Лара связала основание пищевода, а потом тупым инструментом начала разводить соединительную ткань вокруг него, двигаясь вверх и отделяя от мышц кожу шеи. Отложив приспособление, она завела руку под кожу и стала нащупывать карман в задней части языка — ее костяшки при этом проступали. «Тут проще вручную, — заверила она меня, засунув руку до половины шеи, как в тряпичную куклу, устремив взгляд куда-то вдаль, в угол комнаты, и продвигаясь на ощупь в склизкой тьме. «Есть!» Она поддевает карман и вытаскивает язык и пищевод с голосовыми связками — все это вместе напоминает длинное свиное филе. Хрящ в горле имеет форму подковы — она мне его показывает. В ходе аутопсии нужно проверить, не сломан ли он, потому что это может указывать на удушение. Руками в перчатках я тянусь к собственному горлу. Мне хочется нащупать, как оно сгибается.

Лара разрезала диафрагму, потянулась к позвоночнику и вынула вместе сердце и легкие. Потом желудок с пищеводом и языком, которые все еще соединены. В следующем блоке идет печень, желчный пузырь, селезенка и поджелудочная железа — они повторяют путь других органов и, чавкнув, оказываются в пакете у стоп своего владельца. Наконец, туда же следуют почки, надпочечники, мочевой пузырь и предстательная железа, тоже соединенные между собой.

Запах только что раскрывшейся миру брюшной полости сложно забыть даже через несколько дней после того, как ты с ним первый раз столкнулся. Она пахнет замороженным мясом, человеческим калом и немножечко кровью. Прибавьте к этому запах немытой кожи, промежности, открытых сухих ртов c гниющими, нечищеными зубами, и получится человеческое тело на своем базовом уровне. Глядя, как вынимают всю эту требуху, сложно поверить, что именно благодаря ей человек живет и, более того, способен просуществовать много лет без фатальных поломок. Я гляжу в образовавшуюся пустоту. Сейчас взвешивают и описывают на белой доске женщину на столе за нами. Наш клиент на очереди.

«Я вот смотрю и думаю, как все это из меня не выпадает», — говорит Лара, на какой-то момент прекращая массировать бедра и показывая на пакет с органами. Она сгребает остатки кала, лежащие вокруг прямой кишки внутри полости, и кладет их у ноги трупа — сейчас не до них. Один такой «слиток» падает с края стола и следующие три часа лежит в опасной близости к моему ботинку, пока его, как и все остальное, не смывает мощная струя из шланга. Лара болтает и жестикулирует, и в какой-то момент у нее из руки выскальзывает и приземляется на пол кусок висцерального жира. Это далеко не гламурная работа, хотя узнала она о ней по телевидению. Ей хотелось быть как Дана Скалли в «Секретных материалах», а конкретно в серии «Дурная кровь», где та в роли судмедэксперта проводит аутопсию жертвам отравления пиццей. «Смешная серия», — вспоминает Лара. Она, как и я, — ребенок 1990-х и смотрела телевизор поздним вечером. От идеи раскрывать преступления в качестве патологоанатома она отказалась, узнав, что для этого надо сначала отучиться на врача, после этого, уже с полноценным медицинским образованием, еще как минимум 5,5 года получать квалификацию. Ей хотелось сразу в морг, живые ее не интересовали совершенно.

У этого мужчины в анамнезе эпилепсия, поэтому Лара «предполагает неврологию» и замечает, что если что-то и найдется, то, скорее всего, это будет в голове. «В Великобритании умирают либо от головы, либо от сердца», — заключает она, делая аккуратный горизонтальный пробор от уха до уха, чтобы освободить путь скальпелю. Она разрезает кожу и отводит ее в направлении подбородка, но это оказывается сложнее, чем она ожидала: кожа отходит от кости хуже, чем обычно. Она берет циркулярную пилу и обнаруживает, что череп у покойного тоже толстый. Подошедшая патологоанатом показывает на сложившееся лицо мужчины, на темно-клубничное родимое пятно. По ее словам, такие пятна возникают еще на этапе формирования плода, когда лицо расположено совсем близко к мозгу. То, что видно снаружи, проявится и внутри. В данном случае все немного сливается, и родимое пятно проходит вглубь сквозь слои плоти и кость, как прожилка в каменном бруске. Лара снимает свод черепа и отводит назад твердую оболочку головного мозга (ее называют по-латыни dura mater, дословно «твердая мать»). Даже там на месте родимого пятна видна темная отметина. Она делает снимок для патологоанатома, вываливает из черепа мозг и предлагает мне его подержать.

Я складываю ладони горстью и чувствую, какой тяжелый этот орган. Он делал человека тем, кем он был, а потом внутри него образовался сгусток, который, вероятно, и стал причиной смерти. Мозг телесно-белого цвета с красными и черными извивающимися линиями. Он не розовый, как в мультфильмах, и серое вещество из школьных учебников по биологии тоже не видно. Он не похож и на образцы в банках из анатомического музея — те уже отлежались, выцвели, затвердели. В моих руках полушария сплющиваются и расползаются, занимая больше места, чем им позволяли кости черепа. Потом Лара набьет черепную коробку ватой, так как мозг уже не примет аккуратную, компактную форму, которую он имел в своем тесном безопасном ящике. Орган в моих руках холодный, тяжелый и плотный, но одновременно хрупкий и движется как желе. Я боюсь даже слегка нажать на него, чтобы не повредить, хотя до этого смотрела на боксерские поединки и видела, как от тупых ударов в голову спортсмены падают без сознания на пол. Мне вспоминаются жены игроков в американский футбол. По их словам, многолетние атаки вперед головой в команду противника дают о себе знать: появляется склонность к насилию и спутанность сознания, и никто, кроме этих женщин, не обращает на проблему внимания. Подержи в руке головной мозг — и поймешь, какой опасности его подвергают ради лишних пунктов, пока другие смотрят и едят хот-доги. Сложно себе представить, что сделала бы пуля. Перед глазами появляется Нил Смидер, смывающий мозги с цементной стены дома у бабушки с дедушкой. Если они успеют затвердеть, отчистить их будет невозможно.