обновления ее промышленности. «Экономическое чудо» вынесло в заголовки газет Западную Германию. Британию же упоминали в те годы лишь походя: там, казалось, «все - как обычно». Внешне так оно до поры до времени и было. Проведенная первым послевоенным правительством лейбористов национализация угольной и сталелитейной промышленности, электроэнергетической системы, транспорта, Банка Англии вызвала шок в «западном мире». Но, увеличив роль государства в экономике страны, она не затронула социальной структуры общества. Возросло лишь число гражданских служащих. Предоставление независимости Индии и Пакистану в 1947 году знаменовало начало важнейшего процесса - распада Британской империи. В международном плане последствия этого вынужденного акта дали себя знать немедленно. Внутри это было ударом для целого слоя, из среды которого рекрутировались многочисленные колониальные чиновники, и для тех, кто не мыслил себе Британию иначе как в роли имперской метрополии. Однако статус «истэблишмента» не был морально даже задет. Сомнения в его «непогрешимости» пришли лишь десять лет спустя, с провалом суэцкой авантюры. Тогда «кронпринц» Черчилля, его преемник Антони Идеи, ушел в отставку «по болезни». Но Макмиллану удалось восстановить престиж партии: на выборах 1959 года она в третий раз кряду - после 1951 и 1955 годов - одержала победу над лейбористами и вернулась в Вестминстер, почти вдвое увеличив свое большинство. Кто поверил бы тогда, что это зенит, за которым последует падение?! Лейбористы были разъединены борьбой левых и правых. Хью Гейтскелл намеревался выбросить из программы партии знаменитый «4-й пункт», предусматривавший «национализацию командных высот экономики». На конференции в Скарборо 1960 года большинство одобрило резолюцию об одностороннем отказе Англии от ядерного вооружения. Гейтскелл ответил 50-минутной речью, в которой предупредил: «Среди нас есть те, кто будет драться, драться и драться, чтобы вернуть разум и честь, и достоинство движению, чтобы наша партия - с ее великим прошлым - могла сохранить свою славу и свое величие». Вильсон не слушал этой речи: он был «где-то еще», но и он чувствовал «ветер перемен». С открытием сессии парламента при ежегодном переизбрании лидера лейбористской фракции он выставил свою кандидатуру против Гейтскелла и провалился, но не проиграл: голоса левых пригодились ему в будущем.

Тори с усмешкой взирали на разброд в лагере своих соперников. Лишь немногие среди них подозревали, как быстро будут накапливаться в следующие несколько лет их неоплаченные векселя. Нет, они не были настолько наивны, чтобы не замечать тех кардинальных перемен, которые претерпело после войны положение Британии в мире. Консерваторы нового толка - Ян Маклеод, Реджинальд Модлинг, Эдвард Хит, Энок Пауэлл - все были членами кабинета и были близки к руководству партией. Да и сам Макмиллан, при всем своем несколько старомодном облике, не упускал случая «встряхнуть» публику отлично подготовленной речью о необходимости модернизировать Британию и поднять ее конкурентную способность. Это ему, в конце концов, принадлежит лозунг о развитии «изощренных отраслей» и возрождении Британии в роли «мастерской мира в условиях XX века». И настойчивые переговоры, которые вел лорд-хранитель печати Эдвард Хит в Брюсселе о вступлении в «Общий рынок», не были просто ходом в игре. Проблеме «Общего рынка» вообще было суждено играть очень важную роль в политической жизни страны на протяжении многих лет. В подходе к ней проявлялись в конечном итоге взгляды на ближайшее будущее капиталистической Британии. От способа и условий ее решения зависело - и до сих пор зависит - положение различных социальных групп, их относительное место в пирамиде власти.

Переговоры в Брюсселе диктовались намерением ускорить переориентацию британской промышленности с рынков Сообщества наций на рынки Западной Европы, явно опережавшие в своем развитии традиционные, «колониальные» районы сбыта для английских товаров. Но это решение «переплыть Ла-Манш» было осмыслено, обговорено и принято все тем же «истэблишментом» - комплексом власти той, имперской Британии, а не Англии начала 60-х годов. «Мы, - говорил Макмиллан, подразумевая эвентуальную договоренность с континентальной «шестеркой», - идем под душ, а не в турецкую баню». Душ ожидал, однако, прежде всего рабочих, мелкие и средние промышленные компании. Он мог краем задеть и некоторых покрупнее. Расчет был на то, что иммиграция дешевых рабочих рук - а на континенте Европы они все еще в целом дешевле, чем на Британских островах, - собьет спрос на рабочую силу, увеличит безработицу и сделает ручными «не в меру своевольные профсоюзы». И на то, что жестокая конкуренция континентальных товаров и фирм заставит местных промышленников выжимать из рабочих больше, чем то представлялось возможным при тогдашних условиях, что она проведет принудительную концентрацию в английской промышленности, ликвидирует «нерентабельную» мелочь, заставит ее волей-неволей слиться с корпорациями-гигантами и сделает британскую промышленность в целом более приспособленной к существованию в условиях середины XX века. «Рктэблишмент» был согласен на это. По условиям, на которых Хит вел свои переговоры в Брюсселе о присоединении к «Общему рынку», над самим «истэблишментом» и не капнуло бы. Исполняя инструкции, Хит оговаривал особые условия для сельского хозяйства, сохранение определенных связей с Британским сообществом наций.

Конечно, перенесение акцента на Европу пошло бы в какой-то мере в ущерб связям с Сообществом наций, и бивербруков-ская «Дейли экспресс», раздувая «киплинговские чувства», противилась этому как могла. Но о свертывании международных финансовых операций Сити вообще речи не было. Землевладельцы, рантье, существующие стрижкой купонов с колониальных инвестиций, финансисты Сити, высшее британское чиновничество сохраняли свои позиции неприкосновенными, или почти неприкосновенными.

Рабочим «европейский душ» не сулил ничего хорошего. Улавливая настроения, Гейтскелл выдвинул от имени лейбористов свои условия возможного присоединения к «Общему рынку», которые не имели никаких шансов быть принятыми «шестеркой». Мнения в промышленных кругах разделились. Для мелких и средних перспектива принудительного поглощения была явно непривлекательной. Крупные чувствовали себя уязвленными. Признавая рискованность всего мероприятия, они допускали и возможность крупного выигрыша. Как-никак успех сулил снятие барьеров на рынок с населением 170 - 180 миллионов человек с куда более высокой покупательной способностью, чем «голытьба» в Азии и Африке. Словом, игра, с их точки зрения, стоила свеч. Но само решение, касавшееся прежде всего и главным образом «их» сферы, было принято за них, а не ими. Впрочем, сейчас нет смысла гадать, как обернулось бы развитие событий в Англии, вернись лорд-хранитель печати из Брюсселя с парафированным договором в кармане. Но де Голль выставил его за дверь. Он сделал это на своей очередной - раз в полгода, не чаще - пресс-конференции в Елисейском дворце 14 января 1963 года.

Вето Парижа потрясло Лондон. Газеты набросились на «виновника всех бед». Карикатуристы отводили душу на галльском петухе, разнося его в пух и прах. Би-Би-Си вспомнила слова Черчилля: «Из всех