Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СОМНЕНИЯ
Противоречие между прогрессирующим сокращением Великобритании до ее естественных границ и ее рассчитанной на империю политической надстройкой, между необходимостью зарабатывать себе на жизнь в условиях XX века и архаичной социальной структурой общества, между великодержавной амбицией и отощавшей казной, между стремлением «истэблишмента» править и его выявившейся несостоятельностью - эти противоречия стали слишком очевидными, чтобы их можно было смахнуть как пыль под ковер. Из «малых кризисов» складывался кризис Британии. И он не мог, конечно, не наложить своего отпечатка на всю общественную жизнь страны.
Британия начала и середины 60-х годов - это страна в зале ожидания, сомневающаяся, разуверивающаяся в старых ценностях и еще не нашедшая новых; страна полемики и дискуссий, сарказма и иронии на грани цинизма, подвергающая осмеянию самое себя вечером и заверяющая себя: «бывали хуже времена…» - наутро; страна, мучительно расстающаяся с прошлым и еще не уяснившая своего будущего.
Банкротства, преследовавшие тори в последние годы их правления, дали толчок к переоценке всего и вся: величию и великодержавности, непогрешимости «истэблишмента», эффективности политической системы, справедливости социальной структуры, целесообразности кастовых «паблик скулз» и состоятельности английского просвещения вообще, разумности устоявшихся британских традиций и даже самой британской невозмутимости.
«Помните вот что: мы все еще первоклассная держава», - пробовал лорд Эттли, бывший премьер, вдохнуть веру в своих соотечественников. Но в самом его «все еще» чувствовалось сомнение. «В конце концов, - говорил он, - в нашем распоряжении огромный опыт добиваться компромисса - - искусство, которого не понимают ни немцы, ни французы. Многие говорят о демократии, но очень немногие знают, как применять ее на практике. А мы знаем». Величие - в искусстве компромисса! Демократия и «истэблишмент», который не признавал самого Эттли! Уж лучше бы бывшему премьеру воздержаться от высказываний на сей счет. Малколм Маггеридж, бывший разведчик, известный в Англии журналист, циник, непременный участник дискуссий по телевидению, вольный стрелок по «истэблишменту», всегда бьющий чуть в сторону от «десятки», позволил себе быть более откровенным: «Когда корреспонденции и редакционные колонки «Таймс» исходят из молчаливого предположения, что у нас нет больше статуса великой державы, можно быть совершенно уверенным, что подобное заключение дошло до самых рудиментарных и обскурантистских умов… Гораздо лучше признать, что сейчас солнце не встает над империей, над которой оно когда-то никогда не заходило… Последнее десятилетие правительства консерваторов было похожим на дурной сон. Оно покоилось на тройном обмане: что мы процветаем, что мы сильны, что наше влияние в мире не ослабло. Но наше мнимое процветание было основано на манипулировании экономикой в предвыборных целях, чтобы создать иллюзорное оправдание этому одиозному лозунгу: «Вам никогда не жилось так хорошо». Наша мнимая сила покоилась на символическом ядерном оружии, слишком слабом, чтобы иметь какое-либо значение для баланса сил между Америкой и Россией, и слишком сильном, чтобы использовать его в действительных конфликтах, которые возникали на Ближнем Востоке и в других районах. Наше мнимое влияние базировалось на заблуждении, что Сообщество наций было законным наследником имущества почившей Британской империи, хотя на самом деле оно всего лишь акционерное общество по распродаже тающих активов. Все эти три иллюзии разбиты навсегда».
Малколм Маггеридж слывет эксцентриком. Но от других его высказывания отличались лишь большей хлесткостью.
Рой Томсон, канадский миллионер, натурализовавшийся в Англии, скупивший здесь дюжины газет и журналов и получивший звание лорда Томсона оф Флит, говорил: «С этой страной должно быть что-то не в порядке, если мне так легко вытряхивать из нее деньги». Выступая первый раз в палате лордов, он разбудил дремлющих пэров ошарашивающей статистикой: на каждого человека, необходимого для выплавки тонны стали в Америке, в Англии требуются три; одинаковые дома строятся в Англии в три-шесть раз дольше, чем в Америке. Другой натурализовавшийся англичанин - Уильям Аленн, американский консультант по вопросам управления промышленностью, проработавший в английских компаниях шесть лет, назвал Британию «страной на полставки, получающей ползарплаты за полработы при полусонном руководстве». Это полукислое-полугорькое определение обошло все газеты и его проглотили.
Сам Лондон казался уже не тем, что был прежде. Джеймс Моррис, отличный стилист, так рисовал его портрет в «Гардиан» летом 1963 года: «Лацканы его смокинга все еще блестят. Но брюки отглажены плохо. Судьба города - это отражение истории. В Лондоне сегодня история сделала передышку: может быть, он меняет скорость для следующего холма?» В Лондоне и. впрямь почти физически ощущалось то, что историк Уолтер Бэджэт называл «разрывом между престижем и властью». Созданный для господства, этот имперский город оказался слишком большим для своих островов. Выстроенный, чтобы стоять в центре огромной авторитарной структуры, он имел облик законодателя, арбитра, генерал-губернатора.
«Но теперь, - писал Моррис, - все это ушло. На его улицах уже не видно загорелых людей империи, чуть неловко чувствующих себя здесь в своих свободных шляпах и ботинках на толстой подошве. И Даунинг-стрит уже не самое важное хранилище власти в мире…
Не так давно неотъемлемой характеристикой Лондона, которую отмечали все иностранные наблюдатели, было его чувство непоколебимой самоуверенности. На многое ему было наплевать. Если он и замечал критику иноплеменных, то отметал ее как фривольную и неуместную. Он относился к остальному миру с неприступным, хотя и без надменности, превосходством.
Сейчас эта уверенность ушла вместе с ответственностью. Лондон не правит уже делами мира, и, как многие из людей, ушедших на пенсию, он чувствует себя в отставке деморализованным. Его газеты охвачены сомнениями. За ланчем с самодовольными американцами его дельцы выглядят болезненно подобострастными. Вкрадчивые визитеры из Цюриха приводят их в замешательство и заставляют чувствовать не в своей тарелке. Его патриции, когда-то прогуливавшиеся по Сент-Джеймсу, излучая ленивую безмятежность, теперь выглядят озабоченными, чуть потертыми и даже - это ли не последнее предательство достоинств джентльмена - несколько смущенными».
31 марта 1964 года Британия рассталась с одним из старейших символов своей имперской власти - флаг королевского флота, который развевался над британским Адмиралтейством с 1628 года, был спущен старшим радистом Робертом Мэннингом. С этого дня флот, армия и военно-воздушные силы Британии были объединены в одно министерство. Интеграция вооруженных сил была признана правительством тори необходимой и неизбежной, в том числе и по соображениям экономии. К тому времени королевский флот, еще в конце второй мировой войны насчитывавший 6500 боевых единиц, сократился
