Мне всё-таки удалось запрыгнуть на последний вагон, и я ухватился за стропы, которые удерживали брезент. Грузовой вагон был меньше пассажирского. Я забрался на контейнер с газом и сумел заглянуть в заднее окно.

Холмс едва держался на ногах и продолжал драться, хотя, судя по быстро разрастающемуся синяку на скуле, ему приходилось несладко. Он повернулся в мою сторону, и я понял, что он меня заметил. Мой друг занял позицию спиной ко мне, чтобы Карсвелл и Кроули, которые стояли в начале вагона, не смогли меня увидеть.

Я думал о Карнакки и надеялся, что он сможет удержаться на кабине машиниста.

Пробравшись вперёд, я хотел найти способ отцепить грузовой вагон от пассажирского. Вот только нельзя было поднять голову — потолок тоннеля тут же снёс бы её с моих плеч.

В вагоне закричали; я увидел, что Холмса потеснили в сторону и к заднему окну бежит Карсвелл.

— Я так и знал! Кроули! Он там, этот негодяй там!

Карсвелл одним рывком открыл окно и прицелился в меня.

— Не будьте идиотом! — завопил Кроули. — Вы пробьёте контейнер!

Мне оставалось только пригнуть голову. Грохнул выстрел. Пуля не попала в цель (как потом выяснилось, Холмс успел толкнуть Карсвелла), но после выстрела я услышал примерно в футе от себя хлопок, похожий на звук пробки, вылетевшей из бутылки. А вслед за хлопком — шипение. Карсвелл пробил стенку контейнера.

Я понимал, что газ распространяется вокруг меня, и постарался задержать дыхание. Но было уже поздно: отрава начала действовать. Колёса вагона, как молот кузнеца, всё громче и громче стучали на стыках рельс. Брезент подо мной сдвинулся.

— Джон… — прошептал тихий, почти неслышный из-за стука колёс голос, — возьми мою руку, я спасу тебя.

Брезент соскользнул в сторону, и я увидел, во что превратилась моя жена после смерти. Время не пощадило её. К моей щеке прикасались тонкие пальцы — они были гораздо тоньше изящных пальцев женщины, которую я любил всем сердцем.

— Но это всё ненастоящее…

И всё же я умолял себя поверить, даже когда она расстегнула мне сорочку и начала царапать грудь влажными и слишком твёрдыми для человека ногтями.

— Это всё фальшь! — повторил я.

— О Джон! — Существо задыхалось, будто его лёгкие были проколоты и сдувались, как воздушные шары. — Я всегда была для тебя настоящей.

Мы подъезжали к «Бэнк». Я закричал. Мой крик почему-то был похож на звук тормозов поезда. Яркий свет открыл невыносимую для глаз картину. Продолжая вопить, я повалился на платформу.

Люди вокруг меня кричали на все лады, и я сначала подумал, что их вопли — часть моей галлюцинации; но, конечно, это были последствия утечки ядовитого газа. Может, свет от ламп превратился для них в раскалённое железное клеймо и с шипением потянулся к коже. Или черви заполнили весь тоннель и теперь пробирались к лестнице, чтобы выползти на поверхность. А может, люди на платформе, как и я, с ужасом наблюдали, во что превращаются любимые, когда мы остаёмся жить без них.

Пассажиры в панике кинулись к лестницам. Каждый стремился быстрее убежать от окружавшего его кошмара.

— Ватсон!

Это был голос разума и логики, голос, который часто возвращал меня в реальность, когда я был на волосок от смерти. Иногда он выводил меня из терпения или дико раздражал, но он всегда был рядом. Он сделал мою жизнь такой, какая она есть. Плохая или хорошая — другой у меня нет.

Чьи-то руки схватили меня; я начал отбиваться. От грохота выстрела я пришёл в чувство и понял, что это Холмс держит меня. Я поднял голову и увидел, что к нам с пистолетом в вытянутой руке бежит Карсвелл.

— Возвращайтесь к своим книгам, Карсвелл, — выдавил я.

С трудом встав на ноги, я приложил всю свою волю, чтобы избавиться от ощущения, будто Мэри по-прежнему цепляется за мою спину и пытается проникнуть внутрь.

А потом я решил сменить тактику. Это не моя Мэри, рассудил я, но, будь она настоящей, неважно, как она выглядела, я бы любил её. Если бы она обняла меня, я бы не испугался, наоборот, её объятия придали бы мне сил.

Я улыбнулся:

— О, ещё моя жена просит вам передать: научитесь считать!

Карсвелл нажал на спусковой крючок, но к этому моменту он уже расстрелял все шесть патронов. А я с такой силой ударил его в челюсть, что потом ещё двадцать четыре часа получал наслаждение от боли в кисти.

Холмс стоял, опираясь рукой о стену.

— Как вы себя чувствуете, мой друг? — спросил я.

Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах точное отражение собственной решимости.

— Одними фантазиями меня не остановить, — сказал он. — Давайте избавимся от этих имбецилов раз и навсегда.

У машиниста не выдержали нервы — то ли от воздействия газа, то ли от осознания того, что впереди его неминуемо ждёт тюрьма. Он с дикими воплями помчался по платформе к лестнице. Взбираясь по ступенькам, не переставал отбиваться от летающих вокруг его головы воображаемых тварей.

Карнакки, подтянувшись, медленно взобрался на платформу. Его руки дрожали от перенапряжения; глаза под воздействием газа вылезли из орбит. Он выкрикивал какие-то угрозы и размахивал кулаком.

Между нами стоял Кроули: длинные волосы гладко зачёсаны набок, зрачки расширены, а лицо абсурдно счастливое.

— Да! — кричал он. — Вот он!.. Это мой мир!

Я понятия не имею, что за призрачные существа окружали Кроули, но видеть, какое удовольствие он получает в их обществе, было невыносимо. Последние несколько свидетелей произошедшего бежали с платформы, и мы с Холмсом имели возможность наблюдать картину из предполагаемого будущего Кроули: обезумевший деспот наслаждается страхом людей.

Холмс прошёл мимо Кроули, по пути задев его плечом, и забрался в кабину машиниста. Вскоре поезд дал задний ход, а Холмс спрыгнул обратно на платформу. Состав постепенно набрал скорость и, толкая перед собой контейнер с ядовитым газом, исчез в тоннеле.

— Доедет до конечной станции, — проговорил Холмс, — а там эффектно остановится. Газ улетучится в пути.

— Нет!.. — закричал Кроули. — Вы не отнимете у меня моих прекрасных демонов!

Пронзительно взвыл ветер, и платформу заполнило Дыхание Бога. Оно закружило от стены к стене и сбило нас с ног. Холмс, Карнакки и я ползком пробирались к выходу.

— Я обрету мой мир! — не переставая кричал Кроули. — Я обрету!..

Холмс медленно поднялся на ноги и направился к нему. Ветер продолжал дуть всё с той же силой.

— Нет, — спокойно сказал мой друг, — не обретёте. Потому что наступает век перемен и человечество в этом столетии, как и во всех предыдущих, будет упрямо двигаться вперёд. У людей не останется времени на ваш тёмный мир с его страхами и предрассудками, с его богами гнева и демонами скорби, с его кровью, которой хватит, чтобы окрасить океаны. Человечество повернётся спиной к этому миру, забудет о нём. Людей увлечёт прекрасный яркий свет будущего. Оно перестанет в вас верить — в этом всё дело!