Как-то вечером в Винчестере один хорошо откормленный и, как выяснилось, хорошо подвыпивший кавалер проследовал за ними к дому, где они снимали комнаты, и добился, чтобы его впустили, называя себя Петруччо. Неодетая Алиса оказалась наедине с решительно настроенным джентльменом, а Люси тем временем находилась по соседству в домике кормилицы, где питала щедрой грудью очередного младенца. Джентльмен, разгоряченный немалой порцией доброго вина, стремился сравняться степенью обнаженности с миссис Джонс, так что поспешно освободился от всех своих одежд, выкрикивая: «Катарина! Это – наша брачная ночь!»

– Ну, это был не первый милорд, которого мне довелось увидеть без подштанников, – после всех лестниц и темных коридоров в Шиптоне. Мужчины всегда думают, что сила их желаний должна впечатлять женщину. И что сила – лучший способ убеждения. Но никому ведь не нравится, когда над ним пускают слюни, верно? Он торжественно клялся, что если я не сдамся на его уговоры, то его роковая гибель неизбежна. Какая чушь. Мужчина не умирает от того, что женщина говорит «нет». И он был слишком пьян, чтоб ему можно было сказать что-нибудь другое.

Алиса решительно сказала «нет» при помощи неостывшей кочерги. Хотел бы я знать, всегда ли она говорит «нет». Есть лишь один пункт, в котором миссис Джонс обнаруживает стальной каркас под своей веселой покладистостью. Деньги. В торге она хитра, несокрушима и безжалостна. Мистер Ричардсон уже обнаружил, что выплачивает существенные суммы в счет будущих представлений. Но Алиса не боится работы. Я тронут тем, как старательно она учит свои первые роли. Она стоит у ствола ивы и превращается из одной женщины в другую перед моими восторженными глазами. Ее девиз – естественность. Ее жесты и позы плавны и непринужденны. Речь льется с легкостью, и каждое слово звенит, будто хрустальный бокал, – кажется, что все это произносится впервые.

Но Алисе никогда не стать великой трагической актрисой. Она никогда не сможет изобразить ужас, безумие, самозабвенную страсть, отвращение, муку, боль потери. Все эти чувства чужды самой ее натуре. Алисин мир – комические разочарования, чудесные совпадения, непристойные песенки, тайные родимые пятна, выдающие все секреты, фарсовые разоблачения и танцы, танцы, танцы. Ее муза – Талия. Она вся – фантазия-сказка-пастораль, от тонких щиколоток до отточенной улыбки. Я внимательно смотрю, как она скользит впереди меня по берегу реки к маленькой бухточке, выложенной теплыми серыми камнями. Талия, муза комедии, от греческого глагола thallein – цвести. Алиса зреет. Алиса цветет.

Колбаса, которую она взяла с собой, слишком солона, на мой вкус, и я подозреваю, что жесткий каравай хлеба кишит долгоносиками, хоть мне и не удалось установить это точно. Даже сыр выглядит засохшим и сомнительным. Я осознаю, как повлияло на меня мое скромное благосостояние – я привык к хорошей пище. Мы разуваемся и полощем ноги в воде. Она затевает водную битву, которая заканчивается тем, что нам приходится снять часть одежды – наши плащи сушатся на ивовых ветках, пустые рукава колышутся среди зелени, а мы лежим у реки. Мы дремлем в траве.

– Я не против актерской профессии, Алиса. Но разве тебя не раздражает, что на тебя все время пялятся, лапают? Ведь этого не избежать.

– Джеймс! А что, по-твоему, происходило в буфетной и в теплицах в Шиптоне? Не нужно быть актрисой, чтоб мужчины подкарауливали тебя за диванами, у гладильных катков, у изгородей. Я всегда была законной добычей. Но теперь, когда я зарабатываю деньги, я могу позволить себе сказать «нет». И я не такое крохотное существо, как ты. Меня голыми руками не возьмешь.

Она замечает, что меня раздосадовало упоминание моей миниатюрности. Она на мгновенье задумывается.

– Хорошо, что ты метко стреляешь, Джеймс. У тебя есть собственные пистолеты? Ты по-прежнему тренируешься?

– М-м-м… Иногда. Когда в госпитале все спокойно, мы с Джобсоном ходим стрелять по мишеням.

– А потом надо возвращаться и отрезать ноги матросам?

– Не каждый день. И во всяком случае, не сейчас. Дэвид Эрскин выхлопотал мне бессрочный отпуск, чтоб я проводил Джеймса Барри в мир иной.

Наступает внезапное молчание. Алиса положила голову мне на колени, и теперь я чувствую, как напрягся ее затылок.

– Алиса, он просит, чтоб ты вернулась.

– Я не вернусь.

Несколько минут она не говорит ничего, потом меняет тему:

– Люси говорит, что я могу стать второй Пег Уоффингтон[30], если буду много работать, но никто не сравнится с миссис Джордан.

Алиса пустилась в повествование о своих честолюбивых планах и, не стыдясь, призналась, что ей удалось отложить кругленькую сумму. Она по-прежнему не упоминает о старом художнике и ни слова не говорит о мистере Бенджамине Роберте Хейдоне. Я вижу бледные силуэты коров в полях на том берегу реки – неподвижные, глядящие на нас. И над ними, как первый признак лета, видна вавилонская башня из мелких мошек. Алиса засыпает, ее лицо лежит на шали, но на щеке сквозь ткань отпечатываются камни. Я вижу единственную сережку, все ту же, из чистого золота, несомненно краденую. Она носит эту сережку с детства. Серьга делает ее похожей на беспутную цыганскую девчонку, подменыша. Алиса морщит нос, сгоняя муху, но не просыпается. Я отгоняю муху и размышляю об этой странной непреходящей любви. Я хочу, чтоб она всегда была со мной. Чтобы ничего не менялось.

Мы идем по меловой гряде. Еще пара миль на восток, и пейзаж меняется: теперь перед нами фруктовые сады и сушильни для хмеля. Мы держимся в лесной тени. Листва еще не слишком густа, и солнце пробивается сквозь нее, падая на буйную массу колокольчиков и окрашивая лесной ковер широкими полосами: бледно-голубыми и густо-синими с золотой каймой. Лесной ковер соткан из нетронутого синего потока, шуршащей голубой реки; мы бредем через нее, оставляя за собой след из смятых стеблей.

Алиса рассказывает мне про свою повседневную жизнь, про скупого и похотливого мистера Ричардсона, его жену – баптистку – миссис Ричардсон, которая собирает всю труппу на молитвы, восторженно призывая Господа увеличить сборы. Алиса изображает свои баталии с алчными квартирными хозяйками, которые дерут с них втридорога в Винчестере, рассказывает о щедрости плодовитой Гекубы и о ее смышленых детях, которые еще переиграют нас всех – «ты видел двоих в живых картинах, того, который чихнул, зовут Джейми», но она ни разу не упоминает Джеймса Барри или Бенджамина Роберта Хейдона. Миссис Джонс? Вы ищете Алису? Натурщицу Барри? Я вижу, вы знаете, кто она. Все художники знают миссис Джонс. Она довольно известная натурщица. Живописцы платят немалые деньги за ее услуги. Мне преподносят избранные стихотворения, но не полное собрание сочинений.

Мэри-Энн учила меня: никогда не задавай слишком много прямых вопросов, если не хочешь услышать то, что тебе не понравится.