Вплоть до конца Средневековья наиболее каноничным считался образ Распятия, представляющий Христа на Кресте, рядом с которым склонились в скорби Богородица и св. Иоанн[130]. По мере распространения апокрифов композиция усложняется и становится многофигурной. Особое значение получает копье, поразившее бок Спасителя. Фигура Лонгина с копьем, коим он пронзает ребра Христа, композиционно уравновешивается изображением воина, стремящегося облегчить предсмертные муки Спасителя и подносящего к Его устам трость с напитанной уксусом губкой на иссопе. Появляются и другие добавления к традиционному сюжету.

Ориген, написавший в IV в. комментарии к Евангелию от Матфея, полагал, что удар Лонгина можно с равной степенью признать милостью, призванной положить конец страданиям Иисуса, и причиной смерти Христа, ибо удар копьем ознаменовал момент Его смерти. Этот иконографический сюжет, восходящий к V в., воспроизводит целая серия пластин, выполненных в технике резьбы по кости. Преобладавшая в искусстве Ирландии и распространившаяся под ее влиянием по всей Европе, подобная иконография становится популярной при Каролингах. Именно ее мы встречаем на старинных миниатюрах — она становится одним из канонических типов Распятия. Иногда на иконе, изображающей Распятие, мы, как того и следовало ожидать, видим только три фигуры, но вместо Богородицы и св. Иоанна здесь появляются Лонгин и другой воин, известный в апокрифах под именем Стефан.

Это вплотную подводит нас к новой теме, имеющей для нашего исследования первостепенное значение, — к теме потира, в который собирают кровь и который характерен для некоторых иконографических типов Распятия. Прежде всего обратим внимание на те изображения, на которых потир стоит на земле возле подножия Креста у ступней Самого Христа. При этом трудно с уверенностью сказать, является ли этот сосуд чашей Тайной Вечери, ибо, возможно, он служит для хранения желчи, которую поднесли Спасителю испить перед Распятием, или уксуса, предложенного Ему позже. А вот живописец изображает, как кровь Христа стекает непосредственно в сосуд, который либо парит в воздухе, либо стоит на земле, — в подобном случае мы можем быть уверены, что имеется в виду Евхаристическая Чаша. Кроме того, «богослужебный потир» мы обнаруживаем на иллюстрации к 115-му псалму из Утрехтской Псалтири (середина IX в., Реймс), где неизвестный (возможно, царь Давид) в одной руке держит потир, а в другой — покров от потира или дискоса[131].

В истории иконографии есть еще один интересный этап, отмеченный появлением символической фигуры, часто поясняющейся надписью «Экклесия» (то есть Церковь), стоящей рядом с Лонгином или же в одиночестве и подносящей к самым ранам Христовым чашу, в которую стекает Его честная кровь. Образ Церкви получил широкое распространение и проник в искусство конца эпохи Каролингов (XI в.), видимо, из Византии. Судя по дошедшим до нас памятникам, этот образ был неотъемлемой частью иконографии Распятия.

13. Распятие с маленькой фигуркой неизвестной, стоящей у ног Спасителя возле основания Креста, держащей чашу, в которую стекает кровь Христа, — характерный, хотя довольно поздний, пример преломления этой темы в духовной живописи. Миниатюра из служебника середины XIII в. из Вестфалии. Кембридж, Фицвильямовский музей.

Одна из миниатюр поражает своей необычностью: на ней предстает перед нами не Экклесия и даже не Лонгин, а маленькая женская фигурка с нимбом, стоящая у ног Спасителя около основания Креста и держащая чашу, в которую стекает честная кровь Христова. Соотнести эту крохотную фигуру с каким-либо из известных персонажей из повествовательных или иконографических описаний Распятия представляется весьма трудным. Самая близкая к этому образу параллель встречается, видимо, в искусстве позднего Средневековья, разрабатывавшего исполненный символического смысла мотив Распятия Христова добродетелями. Кроме того, этот женский образ перекликается с двумя «Продолжениями», в которых Иосиф собирает кровь, которая струится со стоп Христа, распятого на Кресте.

14. Одна из самых ранних среди известных в наши дни иллюстраций, воссоздающих собирание крови Христовой во время Распятия. Миниатюра из Утрехтской Псалтири (середина IX в., Утрехт, Университетская библиотека): мы видим фигуру неизвестного, протягивающего потир, в который стекает кровь.

На заключительном этапе развития иконография Распятия возвращается к простой трехфигурной схеме. Однако вместо Девы Марии и евангелиста Иоанна перед нами предстают Экклесия[132], стоящая слева от Креста с чашей в руках, и Синагога, являющаяся аллегорией иудаизма и уходящая в ослеплении (ибо повязка на глазах символизирует духовную слепоту) влево от Креста. У Перлесво было что поведать об этих двух фигурах, олицетворяющих Новый и Ветхий Заветы. В последний раз этот образ подвергся метаморфозе в росписях Каталонской церкви, являющейся памятником романского искусства: Экклесия и Дева Мария предстают как одно лицо, и уже Сама Богородица поднимает и держит мистическую чашу.

Важность подобных образов заключается для нас в том, что собирающими кровь Господню — в чашу или блюдо — предстают именно женщины, рядом с которыми мы видим Лонгина. Обе фигуры вызывают у нас однозначную ассоциацию с процессией Грааля. Этот факт, впрочем, еще не позволяет нам утверждать простое тождество образа девы, несущей Грааль, с фигурой Эюслесии при Кресте. Подобные изображения могли послужить лишь отправной точкой для творческого воображения таких писателей, как Кретьен де Труа, создавших на их основе свою собственную систему образов. Итак, духовная живопись содержит свидетельства бытования альтернативного предания о Граале, уходящего корнями в пролог к роману «Перлесво», где кровь Христова собирается не Иосифом Аримафейским и не во время Снятия со Креста, но руками анонимного персонажа во время Распятия.