И вдохнул поглубже, будто пытаясь сбросить с груди память о том далеком дне, когда Ута – кому бы тогда на ум взошло, что эта дрожащая рыжеватая девчонка и есть его будущая жена, – привела его и четверых оружников в дремучий лес, к логову волхва – Князя-Медведя. Эльга попала в беду, и тогда он поднял ее к себе на плечо и унес оттуда. В ее судьбе все было непросто, но как легко он вытащил ее из той чащи.

А сейчас? Эти пять лет многократно все усложнили. Сейчас ради Эльги он был готов сделать что угодно – куда больше, чем тогда. Но от сознания того, что теперь вместе с ней придется поднять всю Русскую землю, начинали ныть плечи и пробуждалась боль в едва зажившей ране.

* * *

В Киеве Хельги Красный остановился в дружинном доме под Олеговой горой – в одном из тех, что Ингвар поставил в прошлом году ради сбора войска. Но ни единого вечера ему и не пришлось там провести. Еще на пристани Почайны Честонег пригласил его к себе в тот же день, да и другие нарочитые люди наперебой зазывали брата княгини, с победой вернувшегося из дальних стран.

Ингвар с приглашением не спешил – до принесения треб и пира в честь начала зимы оставалось несколько дней, и разговор с родичем он решил отложить до этого срока. Погодить ему посоветовал Свенельд – пусть сперва и Киев, и гости увидят, из чьих рук боги принимают жертвы на Святой горе, и вспомнят, кто здесь истинный хозяин.

Если бы не это обстоятельство, Ингвар мог бы и усомниться в мудрости своего воспитателя. Куда бы его ни звали, Хельги являлся с дружиной в шелковых кафтанах и такой же кафтан подносил хозяину – или красивую застежку греческой работы для плаща, эмалевые перстни и серьги для жены, серебряные чаши, мешочки вяленых смокв чадам. Это были первые «заморские диковины», попавшие в Киев за несколько лет – с тех про как были разорваны старые договора с Греческим царством и каганатом. Новые с тех пор так и не были заключены, Ингвар не мог привозить от греков паволоки и серебро, чтобы одаривать бояр и старейшин взамен увезенных куниц и бобров. А Хельги уже мог. Это навлекало на него восхищение и зависть киевлян – и досаду княжьего двора.

Эльга сопровождала брата на каждый пир, причем три раза подряд, к завистливому восхищению жен, являлась в новом греческом платье – то в желтом с красными цветами, то в темно-синем с золотистыми павлинами, то в «жарком» рудо-желтом с зелеными оленями. Видно было, что свою сестру-княгиню Хельги из добычи одарил не скупясь. Она и сама заметно приободрилась. Новая одежда всегда поднимает дух женщине, кто бы она ни была и в каких бы обстоятельствах ни находилась; Эльге же яркие наряды греческой работы напоминали о том, что близкий ей по крови человек, брат, вернулся из похода с успехом и готов ее во всем поддержать. Она уже не была одинока в борьбе за свою и родовую честь, за будущее наследство единственного сына.

К тому же со слухами о смерти Мистины все оказалось не так страшно, как она поняла из переданных речей отроков. Царев муж по имени Ермий в Никомедии рассказал лишь, что русское войско было осаждено Романовыми полководцами в городе Ираклии и что в битве русы понесли немалые потери. Но даже он не стал утверждать, будто греки захватили тело русского воеводы. Эльга с трудом поверила бы в смерть Мистины, даже очутись его тело у нее перед глазами. Теперь же она отвергала эту мысль и еще сильнее радовалась, что добилась для Хельги позволения войти в Киев. А если без дружины – что за важность? Затевать в Киеве сражение, как сам Хельги ее заверил, он не собирался, а то, что ему и впрямь требовалось для борьбы за родовую честь, он привез с собой.

В эти дни Эльга по-прежнему жила у сестры. Всякий день видела она Свенельда, и оба обходились друг с другом очень приветливо. Укрепившись духом, Эльга решила не передавать ему слухи о смерти Мистины. Не стоило труда убедить молчать Уту и Владиву – обе просто боялись сообщать старшему воеводе такое страшное известие. К тому же, очень может быть, ложное. Поэтому Свенельд, в наилучшем расположении духа, всякий раз, как Эльга собиралась к кому-то на пир, выходил из своей избы посмотреть, как она садится на коня.

– Я вижу, твой братец приехал с полными мешками… любви, – усмехнулся он, обнаружив на ней уже третье новое платье и красный мантион с отделкой из вышитой золотом и мелкими самоцветами тесьмы. – Ведет себя будто князь. Одаривает всех направо и налево. Вчера на Бабьем Торжке видел Творяту – идет в хазарской шапке, старый пень, бороду топорщит от гордости, я его сразу и не признал.

– Мой брат Хельги рад пожаловать тех, кто его любит. – Эльга улыбнулась, прекрасно поняв истинный смысл этой речи. Улыбаться ей было тем легче, что Свенельд высился перед ней, расставив ноги и упираясь рукой в бедро, напоминая Мистину и статью, и выражением лица. – И князю он с удовольствием поднесет достойные его подарки, едва лишь получит приглашение. Братаничу Вещего ведь невместно стоять за воротам и ждать, не допустят ли пред очи.

– Он получит… – будто в задумчивости протянул Свенельд и шагнул к ней, чтобы помочь подняться в седло. И, прикасаясь к его руке, где не хватало двух пальцев, Эльга невольно затрепетала, будто это была рука Мистины. – Он все получит, что ему причитается…

Эльга отвернулась, ничего не ответив. Бывает, что люди изрыгают страшные угрозы, а в них веса как в соломинке; Свенельд же был из тех, кто способен простыми словами ввергнуть в трепет. Княгиня отъехала от крыльца, ясно осознавая: Хельги сейчас ходит будто мимо берлоги. И сохрани Мокошь по-настоящему разозлить ее косматого хозяина…

Но нет, думала она по пути, усилием воли отгоняя тревогу. Ингвар и Свенельд не тронут Хельги по той же причине, по какой не тронули его два года назад, впервые разобрав, какую опасность им несет честолюбивый наследник Олега. Они не решатся кровавым ножом обрезать связи с родом Вещего, убив тем самым и собственные права на киевский стол. Разве что объявят его своим просто по праву силы. Но тем самым они положат начало бесконечным распрям вдоль всего Пути Серебра. И начнется, надо думать, с Деревляни, а это Свенельду совсем ни к чему.

Уже через пару дней весь Киев знал повесть о походе Хельги Красного по Вифинии. Хельги и его люди охотно рассказывали об этом на каждом пиру, а дальше слухи приукрашивали быль вдвое. Рассказ о монастыре Раскаяния Эльга сочла дружинной байкой от начала до конца и поверила, лишь когда Хельги проводил ее до своего пристанища и показал трех гречанок, бывших потаскух и беглых монахинь. Что-то было в этих женщинах особенное, отличающее их от обычных девок и баб, от рождения до смерти живущих в надежно замкнутом кругу рода. Не сходя с коня, Эльга даже попыталась поговорить с Акилиной и Танасией, но уже вскоре чуть не свалилась с седла от смеха.

– Как вам здесь живется? – спросила Эльга, с любопытством вглядываясь в первых увиденных ею греческих женщин.

– О, звездато, – оживленно ответила светловолосая, глядя на оторопевшую княгиню с бойкостью, но без вызова.

– Акилина! – Хельги закрыл рукой лицо, безуспешно борясь со смехом. – Госпоже нужно отвечать «хорошо»!

– Вы все так говорите! – возразила Акилина под хохот оружников. – Что не так?