Принужденный что-то сказать, доктор бестолково поинтересовался:

– А что, до этого уже был приступ? – и тут же пожалел о своей бесцеремонности.

Но, странное дело, прозвучавший вопрос, казалось, помог женщине вновь собраться. И она твердо выговорила:

– Да, в прошлом году. Это должно было бы послужить предостережением. Так и было. Только я не сумела, не смогла убедить его именно так расценить случившееся. – Женщина прикрыла глаза, будто отрешаясь от какой-то ужасной картины. – Невыносимо вспоминать об этом, доктор, видеть, как подобное происходит с тем, кого любишь, зная, чем это закончится, – и не в силах этого остановить. Я пыталась заставить его сменить врачей, я подумала, что кто-то новый, кто не знает его так хорошо, возможно, сумеет взяться за него достаточно жестко, чтобы убедить.

Голос женщины все еще звучал, но Карру в нем слышалось лишь гулкое эхо уже произнесенных слов: «кто-то новый, тот, кто не знает его так хорошо, сумеет взяться жестко».

Джадд Уайлдер все пытался сообразить, что могло означать отсутствие доктора Карра до десяти часов. А теперь после заветного часа уже пять минут прошло. Дело ясное: доктор сбыл его с рук. А как иначе тут истолкуешь? Был бы он занят с другим больным, так прислал бы того молодого индийца, но и тот не появился. Никто не пришел. Ни единая душа живая не забрела в его палату за все те три часа, как заявилась мисс Харш, даже сестричка из лаборатории брать кровь не приходила.

Все труднее и труднее становилось переносить свое самобичевание из-за того, как глупо оттолкнул он от себя доктора Карра вчера вечером. Чем дольше он думал об этом, тем труднее было поверить, что он и впрямь сказал хоть слово, которое могло бы вызвать у доктора справедливый гнев. Ну, брякнул про «психолома», так разве врача такое всерьез обидело бы, другое дело если б он был психиатром, а Карр не психиатр. Миссис Коуп это подтвердила. Должно быть, тут что-то другое. Только что? Он снова напряг память, восстанавливая их разговор, вновь взвешивал каждое сказанное слово и не находил ничего, пока вдруг не услышал собственный голос, произнесший: «У меня в группе большинство ребят были евреи».

Может, как раз в этом дело?

Он вчера вечером взял и забыл, что доктор Карр еврей. Да, должно быть, все дело в этом. Каир, евреи и арабы. Только что же было в его рассказе такого, что могло вызвать у доктора обиду? В том-то и беда: никогда не знаешь.

Взгляд Джадда метнулся к двери: услышал, как щелкнула ручка. Вошел доктор Карр. Узнав врача, больной тут же почувствовал, как разом легко стало на душе от чувства, что он – прощен. Но, приглядевшись, понял: надеяться не на что. От отрывистого кивка, которым доктор Карр ответил на удивленное приветствие мисс Харш: «Как же это, доброе утро доктор!» – веяло таким же хрустким крахмальным холодом, как и от белого халата, в какой на сей раз он был облачен, а то, как он вошел в палату, обращало непринужденность вчерашнего общения в воспоминание, которому верилось с трудом.

Мисс Харш безнадежно дрожавшими от волнения руками неловко стащила с крючка на задней спинке кровати картонку с историей болезни. Доктор Карр взял ее, переложив в левую руку объемистую книгу для записей, которую держал до этого в правой. Взглянул на историю, но скорее по привычке, не вчитываясь. Так же без единого слова вернул картонку мисс Харш, обернувшись, взял стул, поднес его сбоку к постели, аккуратно установил, сел, слегка нагнулся, укладывая пухлую книжку на пол рядом со стулом. И только после этого наконец-то спросил:

– Как чувствуете себя с утра? – Однако тон, каким был задан вопрос, ясно говорил: ответ доктора интересовал ничуть не больше, чем записи в истории болезни.

– Лучше, – произнес Джадд, а потом прибавил еще решительнее: – Намного лучше. – В душе теплилась надежда быть понятым: что бы такое он вчера ни сказал, оно вполне простительно как результат болезни, от которой теперь он полностью оправился.

Доктор Карр, словно спохватившись и явно вопреки намерению, выхватил стетоскоп и склонился к больному. Джадд, улучив секунду на размышление, решил извиниться за вчерашний вечер и уж было рот открыл, как доктор вдруг распрямился, сминая в руках черные трубки стетоскопа.

– Отчего вы так взволнованы, мистер Уайлдер?

– Я? Вовсе нет, – ответил Джадд непроизвольным отказом, и его охватило унизительное ощущение, будто доктор Карр через свой стетоскоп подслушивал его тайные мысли.

Молча доктор сунул инструмент обратно в карман халата. Не сводя глаз с лица Джадда, уселся, выпрямив спину и положив ладони на колени.

– Вам незачем волноваться по поводу своего сердца, мистер Уайлдер. Я уже говорил вам вчера вечером…

– Простите меня за вчерашнее, – сорвались с губ Джадда слова, словно дожидавшиеся малейшей возможности излиться в звуке. – Я вовсе не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, будто мне не нужна ваша помощь…

Выговорив это, он умолк, ожидая хотя бы понимания, возможно, даже великодушного принятия извинений, но никак ни целого калейдоскопа сменившихся на лице доктора выражений: удивление, обратившееся в вопрошающее недоверие, недоверие – в осторожную признательность, признательность – в мину человека тонкого, смущенного каким-то чувством, которое, как оказалось, ему особенно трудно сдерживать. На миг показалось, будто и доктор Карр того и гляди начнет просить прощения, но потом, словно щелкнул выключатель – внутренний свет погас, и лицо врача снова потемнело.

– Вы у нас третий день, мистер Уайлдер. Теперь мы знаем, в чем загвоздка. Пришла пора разбираться, что сие означает.

– Хорошо, – ответил он, выражая нерушимое согласие, поскольку решил не говорить больше ничего, что может привести к перепалке.

Доктор Карр подался вперед, движение довольно обычное, но оно каким-то образом создавало впечатление продуманного штурма.

– Когда вы слышите выражение «сердечный приступ», мистер Уайлдер, что за образ рождается в вашем сознании? Насколько у вас ясная мысленная картина того, что на самом деле случилось?

– Полагаю, что не очень, – произнес он, надеясь, что именно такого ответа и ждал доктор Карр.

– А хотелось бы понять?

– Конечно. Почему бы нет? Почему бы мне этого не хотеть?

– Есть люди, которые не хотят. Предпочитают, чтобы их организм так и оставался непроницаемой тайной. К великому сожалению, разумеется, поскольку в этом случае крайне трудно добраться до сути.

– Я хочу добраться, – убежденно выговорил Джадд, выдавив, скрывая обеспокоенность, улыбку и гадая про себя, что бы это значило: «добраться до сути».

Доктор Карр поднял руки, соединил их ладонями, держа пальцы вниз: изображение получилось настолько наглядное, что никакой трудности не представляло его понять:

– Это ваше сердце, мистер Уайлдер.

Джадд кивнул, его как-то странно кольнуло, как от предчувствия опасности.