— Мне нужен билет.

— Один билет?

— Один.

— Куда?

— А куда у вас есть?

Кассир удивился:

— Я задал вопрос, куда вы хотите ехать?

— Так куда у вас есть?

— В любую точку мира. Итак?

— Нет, так не пойдет. Ближайший поезд куда отходит?

— Ближайший поезд идет на Тебриз, уже посадка заканчивается, будете брать?

— Давайте, один билет.

И он получил билет на Тебриз вместе с ворчанием кассира.

— Удивительное дело, не знать, куда ехать! Но ехать срочно!

Исмаил побежал в сторону платформы.

Платформа была почти пустой. Последние пассажиры заходили в вагоны. Исмаил, держа в руке билет, который он показывал каждому встречавшемуся на пути служащему и охраннику, выбежал на платформу и вошел в поезд. В купе он сел возле окна. На вокзале было темно, за исключением пятен света тут и там из дверей служебных помещений. Поезд тронулся тяжело и как бы неохотно. Еще не покинув вокзал, он дал трубный гудок. Звук был печальный и даже мрачный, как долго сдерживавшееся глубокое рыдание. Поезд медленно покинул вокзал и еще раз дал гудок, такой же, как прежний, похожий на голос человека, начавшего рыдать. Когда Исмаил вечерами слышал эти гудки, начинала ныть душа, возникало чувство заброшенности и разлуки, представлялось ему, что дорогой человек расстается с ним и уезжает на чужбину. А вот теперь сам он был этим человеком. Перед его глазами проплывали домики с освещенными окнами, стоящие рядом с железной дорогой. Он подумал, что Сара стоит сейчас перед одним из этих окон и смотрит с тоской на уходящий поезд. Он увидел ее тревожный взгляд и полные слез глаза, которые смотрели на него, и опять услышал голос, этот знакомый голос.

— Ты — кто?

Третий гудок раздался на пересечении с улицей Саадат, там, где луч света падал из каморки стрелочника. Улица Саадат была пустой, и лишь у считанных магазинов еще были не опущены жалюзи. Еще не смолк гудок поезда, а улица уже осталась позади. Исмаил глубоко вздохнул и прижал лоб к холодному стеклу окна. Сказал сам себе: «Куда я еду?» Потом он присмотрелся к попутчикам. Их было двое: солдат, который о чем-то беспокоился и то выходил в коридор, то бросался на сиденье и вздыхал, и еще один молодой человек, который сидел напротив Исмаила и читал книгу средней толщины, обернутую в спортивную газету.

Теперь поезд шел с ровной скоростью. Быстро уносились назад смутно различимые высокие глинобитные стены вокруг полей и громадные заводские корпуса. Через некоторое время, когда обработанные поля остались позади, началась голая степь, спящая в ночной тьме. Исмаил прислонился к подголовнику и закрыл глаза. Он устал. О городе, куда направлялся поезд, он имел лишь смутное, гадательное представление. Он не знал, что будет делать, когда приедет в Тебриз. Он сам не заметил, как уснул.

Проснулся он от чьей-то песни. Открыл глаза. Пел солдат. Он стоял у открытого окна купе и высоким, печальным и монотонным голосом выводил одно и то же: «Поцелуй меня… Поцелуй меня на прощанье…» Доходя до последней строки куплета, он начинал петь то же самое сначала. Тот пассажир, который читал, теперь тоже закрыл книгу и с раздражением смотрел по сторонам. Когда он заметил, что Исмаил проснулся и смотрит на него, раздражение его уменьшилось, рот под густыми усами расплылся в улыбке, зубы его и глаза заблестели. Не прекращая улыбаться, он негромко сказал:

— Кажется, возникла серьезная проблема.

Голос его был низкий, в словах заметен акцент.

Сон Исмаила улетучился. Он поерзал и, посмотрев на солдата, сказал:

— Обнаружился технический дефект, обуславливающий повторение мелодии.

— Обнаружился бы тот человек, который поцеловал бы его, наверное, проблема решилась бы!

— В том-то и проблема, что человек не находится.

Услышав их голоса, солдат повернулся и посмотрел на них. Его большие глаза были красными и мокрыми от слез. Он был высок и худ. Лицо маленькое, брови густые, губы мясистые, правильной формы, шея длинная, фигура изящная. Поняв, что говорят о нем, он смутился и сел на свое место.

Усатый попутчик спросил:

— Командир, сколько месяцев отслужено?

Солдат несчастным надтреснутым голосом ответил:

— Шесть. Шесть месяцев!

— Ну, самое трудное позади, осталось всего-ничего.

— Да что ты, как ничего?! Осталось восемнадцать месяцев!

Смяв свою шапку, солдат бил ею по ладони другой руки.

— Ты обручен, невеста есть?

— Нет.

— О ком же пел тогда?

— Просто так. Тоскливо стало. Вечер такой длинный, пустыня, поезд тащится — сердце разрывается!

Исмаил посочувствовал ему:

— Ничего, друг, полагайся на Аллаха, ты ведь не в тюрьме — ты в армии!

Солдат надел свое кепи и вздохнул. Усатый попутчик, чуть понизив голос, сказал Исмаилу:

— Я лет семь назад в армии служил — в то самое время, когда английские империалисты отторгли от Ирана Бахрейн и устраивали прочие провокации. Мы в горах Курдистана проходили службу. Иногда обменивались огнем с иракской армией. Один из дежурных офицеров однажды не выдержал. Во время утреннего развода он открыл огонь очередями по расположению и таким образом совершил революционную казнь нескольких наймитов империализма и капитализма.

— А сам — что? С ним что потом было?

— А сам он с криком «Да здравствует героический народ Ирана» стал шахидом.

С удивлением Исмаил покачал головой, пробормотав:

— Удивительно.

— Вот так. Это был молодой закаленный офицер. Он выполнил свою часть исторического долга.

Исмаил обеспокоенно оглянулся на солдата, который мог слышать их разговор. Солдат уже храпел с приоткрытым ртом. Рассмеявшись, Исмаил заметил:

— Командир уже заснул!

— Рано или поздно проснется! — потом попутчик спросил: — В Тебриз направляетесь?

— Да.

— Вы оттуда?

— Никак нет.

— Студент?

— Нет.

— Так значит, в командировку какую-нибудь служебную?

— Нет, просто так еду.

— То есть… С какой целью все-таки?

— Сказал билетному кассиру: дайте билет до любого пункта. У него были в Тебриз. Ну я и взял. Просто так.

— Удивительное путешествие!

— А вы в Тебризе постоянно живете, я правильно понимаю?

— Да, постоянно. Позвольте представиться: Камель Дадаш-заде, рабочий тракторного завода. Человек немного книжный, немного киношно-театральный, шашлычно-танцевальный и вообще веселый.