Он выпил после того, как они закончили с Машей. Некоторое время он не мог прийти в себя. Ему тяжело было смириться с мыслью о том, что произошло с его подругой. Сначала он сидел и смотрел в угол комнаты, потом мама решила провести терапию и заставила его чинить сарай. Он прибил одну доску и сломал палец молотком. Слезы текли из глаз, но он ни слова не сказал.

Мамаша отвезла его в больницу, и там ему наложили гипс. Вечером он достал мелочь из своей копилки, где собирал сдачу с покупок. Ему не всегда перепадала сдача, а лишь тогда, когда мамка забывала ее забрать. Он пошел в ларек и купил себе бутылку крепкого пива. Попросил самое дешевое. Он думал, что с пива станет легче.

Но стало еще тяжелее.

Даже пьяный он чувствовал горечь, вот только алкоголь позволил еще сильнее сосредоточиться на ней, как и на своей вине. Почему-то пиво, вместо того чтобы помочь, сказало Мише – дружок, прими свою вину, смирись с ней, ты виноват, да, ты виноват, тебе нести этот крест до конца жизни, и лучше будет, если твоя жизнь будет покороче. Меньше душевных страданий, меньше проблем, просто возьми бритву и сделай красивые узоры на руках.

«Нет».

Да, давай. Ты ведь плохой человек. Ты ведь плохой.

«Нет».

Да.

Миша спорил с пьяной совестью, и кто знает, к чему бы привел спор, если бы мамка не пришла в сарай, где Миша сидел на старом кривом стуле и пил пиво. Он не хотел идти на болото и прятаться там от мамки. Во-первых, мамаша теперь знала про болото. Он сам ее туда отвел. А во-вторых, потому что там осталась Маша. И он боялся, что, когда придет туда, сядет на камень, в тишине услышит, как со дна болота поднимаются пузырьки, а когда они будут лопаться, то из них будет доноситься голос Маши.

Зачем ты это сделал?

Он боялся, что со дна поднимется то существо, которое хотело схватить его за пятку, когда он чуть не упал в болото, и оно приведет с собой Машу. Теперь они друзья. Теперь она его девушка.

После такой мысли Миша расхохотался. А потом дверь сарая распахнулась. Он ожидал увидеть на пороге утопшую, с тиной на голове, распухшую от воды, с ордами ползающих по коже жуков и пиявок, под руку с болотным чудищем. Но это оказалась мамка.

– Мамка, теперь Маша встречается с болотным монстром, – сказал он ей заплетающимся языком.

Она врезала ему по лицу так сильно, что на секунду ему показалось, что он вовсе не пил. Но потом его накрыло еще сильнее, и он расклеился. Он выронил банку, попытался встать, но упал на грязный пол сарая. Ударил загипсованной рукой о лопату, будто звонил в гонг. Первый раунд за его мамашей.

Она подняла его и сказала, чтобы он больше не говорил ни о Маше, ни о болотном чудовище, пока не придет в себя. Говорить об этом можно, но в определенном ключе. Например, когда хочешь поставить в пример какой-нибудь случай, где легкомысленная шлюха получает по заслугам, или когда хочешь показать, что непослушание и неподчинение своим матерям приводит к дерьмовым ситуациям. В таком случае Маша сама просится, чтобы о ней вспомнили.

– Но никогда не говори: «Мама, что мы наделали? Это мы виноваты». Нет, такому не бывать. И слышать не хочу. Закрой свой рот, сын, ты пьян.

Она отвела его домой и заперла в своей комнате.

Он проспал всю ночь, и ему снились пьяные сны, где образы расплывались как мыльные пузыри и стирались из памяти.

Утром у него наступило первое и последнее похмелье, которое благодаря сотрудничеству с его мамашей навсегда отбило охоту пить алкоголь.

Мама заперла его в комнате без еды, воды и туалета. Хотя нет. Туалет был – она поставила пустое ведро у кровати, чтобы он не обоссал все углы. Он долбил в дверь гипсом и просил таблетку от головной боли, но мамаша будто бы и не слышала. Она даже не подходила к двери. Он хотел заорать, позвать на помощь, открыть окно и кричать проходящим мимо людям, чтобы его спасли. Но передумал. Он не хотел привлекать внимание, потому что думал, что человек, взглянувший на него, сразу поймет, что он сделал с Машей. Будто это было написано у него на лбу. Зеркала в его комнате не было, чтобы подкорректировать («я люубил Машу») или стереть надпись. И спрыгнуть из окна он не мог, они жили на третьем этаже. И дверь невозможно было выбить. Она была толстой и прочной. Но он попытался. Впустую.

Он лег на кровать, намереваясь пережить похмелье в удобном положенье. Но это далось ему нелегко.

Через некоторое время его начало тошнить. И ведро пригодилось. Также оно пригодилось, когда он захотел в туалет.

Миша вылил блевотину в окно, надеясь, что его мамаша сейчас проходит внизу по тропинке у дома и ей на голову свалится вкуснятина. Но с улицы никто не заорал, значит, он не попал.

Он помочился в ведро и долго мучился вопросом, а что если ему выпить свою мочу. Жажда так мучала его, что невозможно было думать о чем-то другом. Жить не хотелось. Он не стал пить из помойного ведра. Запах был ужасный. Будто туда мочился не только он, но и все больные раком из ближайшей больницы.

Миша снова выплеснул содержимое ведра на улицу и поставил его на окно, чтобы в комнате не слишком воняло.

Ближе к вечеру солнце заглянуло в его окна и начало жарить его больную голову. Он задернул шторы, но стало душно.

Он пролежал весь день, пока не погрузился в забытье, когда жажда стала невыносимой. Он потерял сознание. Он превратился в засохший плевок.

А когда мамка разбудила его, окатив ведром холоднейшей воды, то он заорал от боли. От боли, которая впилась в его череп.

Пробуждение в лесу чем-то напомнило ему то пробуждение. Только в лесу было еще хуже.

Хуже!

Ему повезло. Он проснулся не в камере предварительного заключения. Он проснулся в лесу. Правда, тут были свои минусы. До камеры ему подать рукой, он все равно в ней окажется рано или поздно. Но без того, что его ждало утром в лесу, можно было бы обойтись.

Первое, что Миша почувствовал, – давление в мочевом пузыре, а уже после него пришла боль и холод. Он будто спал на полу, где рассыпали горох. Он был весь мокрый. В легких раздавались хрипы. В горле будто натерли наждачкой. Он открыл глаза и увидел сотни черных точек, сидящих у него на руке, и столько же на второй. Некоторые улетели, когда он пошевелился. Некоторые остались. Они ели его. Миша не сразу понял, что это за твари, пока не разлепил опухшие глаза. Это были обычные комары.

Он раздавил несколько десятков, остальные улетели высиживать его кровных родственников, комаров-убийц.

Моим детям лучшими и не стать, пусть хоть в каком-то мире они делают то, что правильно.

А потом вспомнил о клещах. Он поднялся, кряхтя, как старик, и пришел в ужас от того, что увидел. Солнце уже поднялось, и Миша рассмотрел себя. Он был весь в царапинах и кровоподтеках. В его ранах ползали муравьи. Он чувствовал, как миллионы маленьких иголок впиваются в его тело. Он начал кружиться в танце, который называется «стряхнем пыль со всех морщин и складок».