Война… такая далекая — и в то же время такая близкая. Известия с другой стороны пролива доходили до нас благодаря радио и газетам, передавались из уст в уста. Люди в своих домах отмечали продвижение войск цветными булавками на висевших на стене картах. Я тоже внимательно следила за происходившим на моей родине. Единственным капризом, который я себе позволила в эти месяцы, было приобретение радиоприемника: благодаря ему мне стало известно, что республиканское правительство перебралось в Валенсию, предоставив жителям Мадрида самим защищать свой город. На помощь республиканцам прибыли интернациональные бригады; Гитлер и Муссолини признали легитимность Франко; в тюрьме Аликанте расстреляли Хосе Антонио; я скопила сто восемьдесят фунтов стерлингов, и наступило Рождество.

Свое первое марокканское Рождество я встретила в пансионе. Хотя я пыталась отказаться от приглашения, мне, как всегда, не удалось устоять под мощным натиском Канделарии.

— Ты будешь ужинать у меня в пансионе, и даже не думай отказываться: пока за моим столом есть свободное место, я никому не позволю остаться на праздник в одиночестве.

Мне пришлось согласиться, хотя это было нелегко. С приближением праздников мое сердце наполнялось меланхолией, и меня постоянно преследовали тревожные мысли. Что с моей мамой, как она живет в полной неизвестности, не имея никаких сведений обо мне? На что существует в эти тяжелые времена? Вопросы не оставляли меня в покое, и с каждым днем груз на сердце становился все тяжелее. Атмосфера вокруг тоже не способствовала оптимизму: никакой предпраздничной радости не было и в помине, хотя магазины украсили, люди обменивались поздравлениями, а соседские ребятишки напевали рождественские песни, спускаясь по лестнице. Горькое осознание того, что происходит в Испании, отравляло всем душу, лишая настроения праздновать.

Я пришла в пансион после восьми вечера, улицы в это время почти опустели. Канделария зажарила двух индеек: благодаря доходам от нашего нового бизнеса ее стол стал более изобилен. Я принесла две бутылки шипучего вина и круг голландского сыра, привезенного из Танжера за бешеные деньги. Жильцы пансиона сидели грустные и подавленные, а хозяйка, засучив рукава, заканчивала приготовление ужина и распевала во весь голос песни, стараясь поддержать дух своих постояльцев.

— А вот и я, Канделария, — объявила я, заходя на кухню.

Она прервала пение и перестала помешивать содержимое кастрюли.

— А скажи мне на милость, что с тобой происходит, почему у тебя такое лицо, будто ты явилась на похороны?

— Ничего не происходит, со мной все в порядке, — ответила я, ища, куда поставить бутылки, и отводя глаза.

Канделария вытерла руки тряпкой, взяла меня за локоть и заставила повернуться.

— Меня не обманешь, детка. Это из-за твоей мамы, да?

Я молчала, не глядя ей в глаза.

— Понимаю, первое Рождество не в родном гнезде — чертовски тяжело, но нужно с этим справиться, детка. Я до сих пор помню, как мне впервые пришлось это пережить — да, мне было горько, хотя дома у нас всегда хоть шаром покати и на Рождество оставалось только петь, танцевать и хлопать в ладоши, потому что мы не могли устроить себе праздничный ужин. Да, по родным людям всегда тоскуешь, даже если делил с ними лишь труды и лишения.

Я продолжала прятать глаза, сосредоточенно отыскивая место для принесенных бутылок среди стоявшего на столе. Ступка, супница, чаша с кремом натильяс. Миска, полная оливок, три головки чеснока, лавровый лист на ветке. Канделария, не отходя от меня, продолжала уверенно говорить:

— Но постепенно все это пройдет, вот увидишь. Я не сомневаюсь, что с твоей мамой все в порядке; сегодня она встретит Рождество со своими соседями и, хотя ей будет тебя не хватать, порадуется, что тебе по крайней мере посчастливилось в эти дни уехать из Мадрида, подальше от войны.

Возможно, Канделария была права и мое отсутствие скорее радовало, чем огорчало маму. Может, она думала, что я все еще вместе с Рамиро в Танжере и этот вечер нам предстояло провести в роскошном отеле, среди беззаботных иностранцев, весело танцующих в перерывах между блюдами и равнодушных к происходящему по другую сторону пролива. Разумеется, я писала ей о своем действительном положении дел, однако, как всем было известно, почта из Марокко не доходила до Мадрида, так что мои письма, возможно, так и не покинули Тетуан.

— Наверное, вы правы, — с трудом пробормотала я, все еще держа бутылки в руках и сосредоточенно глядя на стол в безуспешных поисках места. Мне не хватало смелости посмотреть в лицо Канделарии, потому что я боялась не сдержать слез.

— Ну конечно, детка, и не думай больше об этом. Как ни тяжело без тебя твоей маме, но все равно на душе у нее спокойнее от того, что ты сейчас далеко от тех мест, где падают бомбы и стреляют пулеметы. Так что давай, сегодня нужно праздновать, радоваться! — воскликнула Канделария и, вырвав у меня из рук бутылку, откупорила ее и подняла вверх: — За твою маму, которая произвела тебя на свет!

И прежде чем я успела что-то произнести, она жадно отхлебнула шипучку из горлышка.

— А теперь ты, — сказала Канделария, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Мне совсем не хотелось вина, но я подчинилась. Исключительно потому, что мы пили за здоровье Долорес.

Наконец все уселись за праздничный стол, но, несмотря на старания Канделарии, ни у кого не было желания разговаривать. Никто даже не хотел ссориться. Учитель зашелся в кашле, хватаясь за грудь; сестры, еще сильнее исхудавшие за последнее время, потихоньку начали всхлипывать. Толстая мать Пакито вздохнула и шмыгнула носом. Ее сын, опьянев от вина, принялся нести какую-то чепуху, телеграфист ему ответил, и мы в конце концов засмеялись. И тогда хозяйка встала и подняла свой бокал.

— За всех присутствующих и за всех отсутствующих, за тех, кто нам дорог!

Мы обнялись и расплакались, и на один вечер два противоборствующих лагеря в этой квартире превратились в дружное сборище товарищей по несчастью.

* * *

Первые месяцы нового года протекали размеренно, полные непрерывной работы. Со своим соседом Феликсом Арандой я с каждым днем общалась все чаще. И не только потому, что наши квартиры находились рядом: нас сближало нечто большее, чем просто соседство. Он был интересным и необычным человеком, а я порой нуждалась в его помощи, что и способствовало нашей дружбе, продолжавшейся долгие годы. После первых эскизов, так выручивших меня в случае с теннисным костюмом, сын доньи Энкарны не раз помогал мне справляться с самыми затруднительными ситуациями. Вскоре после нашего знакомства мне вновь пришлось прибегнуть к его помощи — на этот раз из-за моей неосведомленности в денежных вопросах. Для человека, получившего некоторое образование, решение этой проблемы не составило бы никакого труда. Однако, к сожалению, за моими плечами было всего несколько лет начальной школы. Поэтому, когда пришла пора составлять счет для первой клиентки, я вдруг поняла, что понятия не имею, как это сделать.