— Вот ваш заказ, — произнес он, наконец протягивая мне листы картона, которые все это время прятал за спиной.

На рисунках, выполненных карандашом и пастелью, в разных ракурсах была изображена ирреально воздушная модель в экстравагантном теннисном костюме. Я пришла в восторг от результата, и, должно быть, это отразилось на моем лице.

— Я вижу, вам понравилось, — заметил молодой человек, не скрывая гордости.

— Они великолепны.

— Значит, вы их берете?

— Разумеется. Вы оказали мне большую услугу. Скажите, сколько я вам должна?

— Ничего, кроме «спасибо»: считайте это моим небольшим подарком. Мама говорит, что нужно быть любезным с соседями, хотя к вам относится несколько настороженно. По-моему, вы кажетесь ей слишком самоуверенной и немного нескромной, — усмехнулся он.

Я улыбнулась и вдруг почувствовала, что между нами возникло какое-то заговорщицкое взаимопонимание, однако ощущение исчезло в следующую же секунду, когда тишину нарушил крик, донесшийся из приоткрытой двери в соседнюю квартиру. Это был голос матери, звавшей своего сына.

— Фееееее-ликс! — Она растягивала звук «е» как резинку рогатки, и когда первый слог был натянут до предела, выстрелила вторым. — Фееееее-ликс! — повторился крик. Молодой человек закатил глаза и в отчаянии махнул рукой.

— Бедная мама, она не может жить без меня. Я пойду.

Настойчивый и протяжный голос матери прозвучал в третий раз.

— Обращайтесь ко мне когда захотите: с удовольствием выполню любой ваш заказ — я большой поклонник всего, что приходит из Парижа. Ну а сейчас мне пора в свой застенок. Спокойной ночи, дорогая.

Закрыв за соседом дверь, я довольно долго разглядывала рисунки. Они оказались действительно превосходными, трудно вообразить что-то лучшее. И хотя все это было создано не моими руками, я заснула в ту ночь с чувством глубокого удовлетворения.

* * *

На следующее утро я поднялась рано: моя клиентка собиралась прийти на первую примерку к одиннадцати, но я хотела приготовить к ее приходу все до мельчайших деталей. Джамиля еще не вернулась с рынка, но скоро должна была появиться. Без двадцати одиннадцать раздался звонок в дверь, и я подумала, что, вероятно, немка пришла пораньше. На мне был тот же темно-синий костюм, что и в прошлый раз: я решила снова его надеть, словно он являлся моей рабочей униформой, превосходно сочетавшей в себе элегантность и простоту. Таким образом я могла подчеркнуть свой профессионализм, а заодно и скрыть тот факт, что в моем гардеробе практически нет осенней одежды. Я была уже с прической, безупречным макияжем и старинными серебряными ножницами, висевшими на шее. Не хватало лишь небольшого штриха — невидимой маски уверенной и успешной женщины. Моментально надев ее, я легким и непринужденным движением распахнула дверь. И в следующее же мгновение сердце мое оборвалось.

— Доброе утро, сеньорита, — сказал комиссар, снимая шляпу. — Я могу войти?

Я сглотнула слюну.

— Доброе утро, дон Клаудио. Конечно, прошу вас.

Я пригласила его в зал и предложила присесть. Он неторопливо направился к креслу, внимательно осматриваясь в комнате. Его взгляд скользнул по потолку с лепниной, по шторам из камчатной ткани и большому столу из красного дерева, заваленному иностранными журналами. Не ускользнула от его внимания и роскошная старинная люстра, которую Канделария достала бог знает где, за сколько и путем неизвестно каких сомнительных махинаций. Я почувствовала, что пульс мой участился, а желудок сжался от волнения.

Комиссар наконец устроился в кресле, и я молча села напротив, дожидаясь, пока он сам заговорит, и стараясь скрыть свое беспокойство, вызванное его неожиданным визитом.

— Что ж, я вижу, дела у вас идут замечательно.

— Я делаю для этого все, что возможно. Я начала работать, и сейчас ко мне как раз должна прийти клиентка.

— А чем именно вы занимаетесь? — спросил комиссар. Несомненно, он прекрасно знал ответ на этот вопрос, однако по какой-то причине хотел услышать его от меня.

Я постаралась говорить нейтральным тоном. Не желала, чтобы комиссар видел меня испуганной и виноватой, но в то же время не было никакого смысла изображать перед ним уверенную и невозмутимую даму, поскольку ему, лучше чем кому-либо, было известно, какова я на самом деле.

— Я занимаюсь шитьем, я модистка, — сказала я.

Комиссар никак не отреагировал. Просто смотрел на меня своими проницательными глазами, ожидая продолжения. И я принялась рассказывать, сидя на краешке софы и держа спину прямо: все изысканные позы, столько раз отрепетированные, были в этой ситуации неуместны. Нельзя было и подумать о том, чтобы эффектно положить ногу на ногу, изящно поправить прическу или слегка поморгать глазами. Сдержанность и спокойствие — вот единственное, что я могла демонстрировать комиссару.

— В Мадриде я тоже шила, я занимаюсь этим полжизни. Я работала в ателье очень известной портнихи, вместе с мамой, и многому там научилась: это было ателье высшего разряда, мы шили для очень важных клиенток.

— Понимаю. Достойная профессия. А на кого вы сейчас работаете, позвольте полюбопытствовать?

Я вновь сглотнула слюну.

— Ни на кого. На себя.

Дон Клаудио приподнял брови, изображая удивление.

— А могу я поинтересоваться, каким образом вам удалось открыть это дело?

Комиссар Васкес мог быть невыносимо дотошным и непреклонным, но в то же время являлся настоящим джентльменом и потому формулировал свои вопросы с безграничной вежливостью. С вежливостью, приправленной некоторой долей иронии, которую он не слишком старался скрыть. Комиссар выглядел не столь напряженным, как во время визитов в больницу. Более расслабленным, спокойным. Жаль, что я не могла отвечать на его элегантные фразы с той же легкостью.

— Я взяла деньги в долг, — просто сказала я.

— Ну надо же, как вам повезло, — насмешливо произнес комиссар. — А не будете ли вы так любезны, чтобы сообщить мне имя столь щедрого человека?

Я думала, что не смогу ничего вымолвить, но ответ вырвался сам собой. Быстро и уверенно.

— Канделария.

— Канделария-контрабандистка? — спросил комиссар с усмешкой, полной сарказма и недоверия.

— Да, она самая.

— Ну и ну, как интересно. А я и не знал, что мелкие пройдохи сейчас такие зажиточные.

Комиссар сверлил меня взглядом, и я поняла, что в этот момент решалась моя судьба — монета уже подброшена в воздух, но никто еще не знает, какой стороной она приземлится. Так неопытный канатоходец, качнувшись на проволоке, может шлепнуться вниз или удержаться на высоте. А мяч, посланный грациозной теннисисткой в костюме от Скиапарелли, задев за сетку, колеблется на ней несколько бесконечных секунд, готовый упасть с одинаковой вероятностью и в одну и в другую сторону. Победа или поражение, спасение или гибель. Но пока — полная неизвестность. Вот что чувствовала я перед комиссаром Васкесом в то осеннее утро, когда с его неожиданным появлением стали сбываться мои самые худшие опасения. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Потом вновь посмотрела на комиссара и заговорила: