У Ноэля глаза округлились, когда он услышал, что очутился в Нуази из-за какого-то японца.

— Вот смотри, как в жизни одно за другое цепляется. В «Акацию» я заглянула дорогу спросить и осталась работать. Все оттого, что пошла к дантисту: куснула старую плитку шоколада, и пломба — прочь. Шоколадом угостил человек, который познакомился со мной из-за того, что я была в юбке. Юбок я не ношу, но тогда ехала на выставку манги издателям рисунки показать, ну и приоделась. Выставка планировалась на две недели раньше, но один участник попросил ее перенести, жена должна была родить. Не будь она на сносях — я в тот день не надела бы юбку, Бернар не подошел бы, я не куснула бы его шоколадку, не оказалась бы у зубного, не попала бы в «Акацию», и ты сейчас не мок бы под фонарем в Нуази-ле-Сек.

— А при чем тут вино в токийском баре?

— Я читала, в Японии в моде винные погребки. Для тех, кому надоело пиво, саке и шотландское виски. Барчик «Мару» в статье хвалили.

— И?

— И не исключено, что этот художник-мангака злоупотребил модным вином, притопал домой навеселе, склонил жену к любовным утехам, и она забеременела.

— Думаю, все было сложнее. Японец привел в отель гейшу, а жена его выследила…

— И бросилась на них с самурайским мечом!

— Нет, она поступила умнее. Бросилась только на него, на ходу срывая с себя кимоно. И они в порыве страсти стали кататься по татами.

— А гейша?

— «Семь самураев» смотрела, что ей еще оставалось.

— Знаешь, мангака в своих наклонностях не виноват. В детстве он увязался за старшим братом, когда тот шел в район Кабуки-тё, в один из токийских борделей.

— И я мокну под фонарем в Нуази, потому что на другом конце земли тридцать лет назад мальчишка насмотрелся лишнего!

— Подумать только, — Марина прикусила губу, — из-за чего мы повстречались.

От таких глупостей тоже возникает чувство близости. Оно всего лишь веселое, живое, но не теплое. Но оно есть.

— Если бы ты знал, как мне хотелось бы съездить в Японию…

Когда-то работник советского посольства в Токио, купив у отца две картины, подарил ему набор для каллиграфии и сборник манги. Набор отправился отцу под кровать, а сборник Марина обнаружила в мусорном ведре.

Листала японские комиксы, очарованная ни на что не похожим миром. Это была не просто манга, а то, что называют «юри».

Срисовывала — и как-то отец обнаружил рисунки. Изорвал листы, в которые столько было вложено, кричал: «Гадость, гадость!»

— Юри? Другим словом, хентай? Японское порно рисованное?

Объясняешь: хентай и юри — разные вещи. Юри — манга о любви между девушками, эротика. Красивая история в картинках, двое в окне, ночью, она и она. Одна облокотилась о край окна, в шелковом халатике, сползающем с плеча, другая — в футболке, стоит позади, глядя в небо: лицо наполовину в тени, наполовину освещено луной, тихо…

— Человека, с которым я живу, не интересует то, что я делаю…

Ноэль молчит. Его лицо в тени.

Последнее время крутится в голове песня Луиджи Тенко, которую поет Далида. Ты влюблена в этого Тенко, пустившего себе пулю в лоб в номере отеля, среди чужих вещей. «Чао, аморе, чао…» — из-за нее и покончил с собой.

Будто не Луиджи написал, а ты.

Мы только две тени,

Что так одиноки —

Беспечности время

Далёко-далёко.

Молчанье нарушить —

Нарушить привычку…

О, ненависть лучше,

Чем яд безразличья.

Но я жить хочу, жить хочу, жить,

Хочу быть любимой.

Ciao amore ciao…

Мне сбежать бы отсюда,

Из покоя и лени,

Променять бы на чудо

Мне кота на коленях

И, бросив все это,

Смеяться, тоскуя

В том мире, что где-то

Без нас существует.

Там крыш черепица,

Там искры во взглядах,

Там люди, там лица,

Мне этого надо!

И я жить хочу, жить хочу, жить,

Как те, что любимы.

Ciao amore ciao…

Оставляю я дальний

Церкви звон колокольный,

Книги в маленькой спальне…

Ухожу. Мне не больно.

Ciao amore ciao…

Его ладонь касается твоего плеча, скользит по руке.

— Тебе сейчас сколько ни дай тепла, будет мало…

Это не похоже на соблазнение. Между вами ничего нет, и есть всё. Есть жизнь. Между вами есть жизнь.

— В выходные он летит на Сицилию. У него семья оттуда.

Устроились с Ксеней на скамейке в парке Монсо напротив карусели.

— На Сицилии еще лето. — Ксеня бросила взгляд на часы: Женька отправилась в кино с подружкой-болгаркой (обе говорят на зачаточном французском и прекрасно друг друга понимают), три часа от них ни слуху ни духу. — Здорово на пару дней в тепло окунуться.

Марина смотрела, как вертится карусель. За пожарной машиной крутился танк, за ним — слон, за слоном — летающая тарелка, за тарелкой — карета. Моделька мира.

— Вот он мне и предложил.

Из тьмы кареты глядели два скучающих личика. На лошади подпрыгивала девчушка, дергала за вожжи и радостно пищала: «Юппи! Юппи!»

— Он знает о существовании Дениса?

— Ну да. Обещал взять мне отдельную комнату в отеле.

— Еще и оплачивает поездку?

Карусель крутилась все медленнее; остановилась.

— Марин… а ты не думала… может, он маньяк?

Родители набежали, похватали чад. Те двое, из кареты, тянули пальчики в сторону лошади, на которой победно восседала пищавшая девчушка. Но их, с перекошенными личиками, уже несли прочь.

— Маньяк?! — Марина фыркнула, повозила мыском туфли по дорожке. — Я бы там рисовала. Восходы-закаты, море, камни. Ксень, я же ничего не вижу.

— Вы ведь в Марокко были!

Выбрались на неделю. Но Ксеньке и такое — событие. Франсуа перешел в режим жесткой экономии (две нахлебницы). А Ксеня не жалуется. Это только Корто считает, что она норовит «Овоща ощипать».

— Марин, я боюсь за тебя.

Ровным голосом сказала, но — чувствуется: небезразлично. Бабской зависти в ней — ни на копейку. Отсутствие шансов самой смотаться к солнышку не вызывает жажды перекрыть подруге кислород. Когда Марина впервые услышала этот спокойный голос — сразу ощущение появилось: настоящая.

— Ксень, тут ничего такого…