Вечером директриса, по-прежнему затянутая в креп и корсет на китовом усе, восседает на диване, набитом конским волосом, в окружении труб, чучел животных и траурных портретов с волосяными венками [26]. Скрипучим голосом она начитывает запись на фонограф Эдисона: «З-з-зачем возвещать о чем-либо, коль скоро это не станет сенсацией? Что хорошего в том, чтобы быть директрисой Специальной школы Сибиллы Джойнс для детей, говорящих с призраками, раз мне все равно не стать популярнее сестер Фокс и прелестнее Коры Хэтч [27]?» Она отхлебывает из сосуда в форме мозга, за наполнением которого следит Другая Мать: чтобы облегчить накопившееся за день напряжение, вызванное руководством учебным заведением и общением с большим числом потусторонних сущностей, та подливает в него болеутоляющее от фирмы «Стикни и Пур» – «1,8 гранул опия на жидкую унцию». Помассировав ушные мочки, директриса измеряет рот штангенциркулем и снова принимается начитывать запись. «С-с-сами пос-с-судите, з-з-зачем…»

Когда в школу наведываются посетители, директриса устраивает показательные сеансы, окружая особым вниманием состоятельных родственников, которых можно уговорить оплатить не только обучение собственного чада, но и выделить деньги на стипендию для неимущих или новую спортивную площадку. По ее требованию мистер Ленор, наш учитель актерского искусства, заставляет нас разыгрывать сценарии «спонтанных» спиритических сеансов, заучивать их с точностью до последнего слова. Ничуть не смущаясь своего мошенничества, он заявляет, что раз мы показываем на публику поддельный сеанс, это вовсе не означает, что мертвых не существует. Мошенничество – не порок, внушает нам он: «Ведь именно когда мы притворяемся, в наших словах чаще всего проскальзывает истина». По маршруту, столь тщательно спланированному, что он производит впечатление спонтанного, директриса ведет гостей на прогулку, умело выуживая крупицы информации. После этого ей достаточно отвести в сторонку одного из учеников, и тот бежит к мистеру Ленору с указанием ввести изменения в сценарий: такая-то гостья желает пообщаться с усопшей теткой, старой девой, предпочтительно с помощью воспитанной юной леди; такой-то джентльмен – с малышом, безвременно почившим от скарлатины. Есть и те, кому особое удовольствие доставляет вид мальчика с повязкой на глазах и ветроуказателем во рту, и чтобы его язык был стреножен, щеки оттянуты в стороны защелкивающимися фланцами, а кто-нибудь из наставников щекотал бы ему глотку павлиньим пером.

Среди мальчиков любимцем публики был О’Доннелл: горделивый, белозубый, с прелестно взъерошенными белокурыми локонами (ерошил локоны перед приходом гостей мистер Мэллоу под руководством мистера Ленора). Из девочек предпочитали Смитсон – за кудряшки и крошечные ноготки-жемчужинки на розовых пальчиках – и Диксон за глянцевую темную кожу и театральность, с которой она выпрямлялась, вздергивала подбородок, вздрагивала и начинала вещать громким мужским басом. Я не радовала глаз своим видом, и для показов меня выбирали редко.

Кое-кто из посетителей, покраснев и говоря слишком громко, просил разрешения остаться наедине с одним из юных дарований; мол, им хотелось собственноручно прощупать ткань Покрова, дабы дуновение потусторонней жизни охладило их пылающие щеки. Они также желали своими глазами увидеть рождение ротового объекта, а может быть, даже подставить ладони или помочь ему появиться на свет, поддев его пальцем. На эти просьбы директриса или ее заместители спокойно отвечали, что это «н-не п-п-представляется возможным, к в-в-великому нашему сожалению, ибо дети должны находиться под присмотром специалиста на каждом этапе обучения. Всегда остается опасность, что ученик по неопытности вызовет враждебного призрака. Руководство школы неоднократно пыталось включить в договор пункт о снятии с себя ответственности за увечья или смерть, навлеченную гневом усопших, однако страховщики не пошли нам навстречу… Вы хорошо себя чувствуете?»

Отрывок из «Наблюдений очевидца»

О наказаниях

Пока я собираюсь с мыслями по поводу более серьезных вопросов, позвольте обратить внимание на вечный тандем «боль – удовольствие», в жизни Специальной школы существовавший в виде наказания и игры.

Первому в Специальной школе уделяется гораздо больше времени. Директриса ждет от учеников безупречного послушания и следования правилам, а встретившись с сопротивлением, не колеблясь отсылает ученика в подземную темницу. В день, когда я совершал экскурсию по школе, темница была занята (в ней сидела девочка, которую заподозрили в краже кроличьей лапки, принадлежавшей директрисе Джойнс – тяжкое преступление по меркам школы), и меня не пригласили осмотреть ее, но со стороны темница, как и следовало ожидать, выглядела мрачно и безрадостно. Однако ее основным назначением было не причинение мук, а насильственная «прочистка труб» и «устранение помех», препятствующих свободному передвижению мертвых из их края в глотку ученика и обратно. Существовал также ряд менее суровых наказаний. Перечислю самые необычные из них.

Языковая порка (имеется в виду не словесный разнос, а именно порка языка миниатюрной кошкой-девятихвосткой [28], изготовленной из бумаги; на девяти бумажных хвостах этой плетки записан подробный отчет о нарушениях отбывающего наказание).

Удила (наподобие конских, используются, чтобы обездвижить челюсть).

Битье (не ребенка, как можно было бы предположить, а битье в особый барабан, называемый Ушным, тембр которого неприятен человеческому слуху).

Зачитывание вслух описательных пассажей вроде следующего: «Седло, украшенное вытравленным орнаментом из букв неизвестного алфавита, вероятно, амхарского, с обернутыми вокруг луки поводьями, по всей видимости, порвавшимися и связанными узлами в нескольких местах». Или: «Страницы этой книги поросли пятнистой шерстью; чтец проводил по ней рассеченным пальцем». (Признаюсь, мне даже страшно предположить, какие слезы и мольбы о пощаде следовали за чтением этих строк.)

Аналогичным наказанием становилось привлечение внимания ученика к предметам, находящимся от него в непосредственной близости. Сами по себе эти предметы не внушали страх: среди них не было орудий пыток или какого-либо указания на то, что эти объекты будут использовать по назначению. Не угроза наказания таилась в этих предметах – они сами являлись наказанием, причем довольно эффективным, о чем свидетельствовал ужас на лицах моих информаторов. Роль карательного предмета могла выполнять любая вещь. Согнутый прутик, отломанная ручка фарфоровой чашки, облысевшая метла. Выполнив карательную функцию, предмет возвращался на свое обычное место и снова начинал казаться непримечательным. (Будь это не так, это можно было бы расценить как несправедливость или клевету по отношению к невинному объекту.)