– Грэндисон, я повсюду тебя ищу… что это вы делаете, дети?

– Помогаем Грэндисон, мерзкой грязнуле, следовать Правилам!

– Приведи себя в порядок, дитя. Директриса ждет тебя на сеанс.

Знали бы вы, как я злорадствовала, с невозмутимым лицом шагая мимо притихших мучителей! Но очутившись одна в кабинете директрисы за пишущей машинкой, я столкнулась с муками другого рода. Слова директрисы, дребезжащие в медном рожке, прилетали так торопливо, что мне приходилось пропускать целые предложения. Помехи были такими сильными, что лишь призвав на помощь все свое воображение, мне удалось сложить из обрывков связное донесение.

– Зззззгрззз… хрррзззз… усззззназзз…

«Горный хребет усеян наростами», – записала я.

Дрожащими руками вручая директрисе листок с донесением, я каждый раз боялась, что меня обвинят в сочинительстве. Тогда у меня возник новый план. Раз таланта к общению с призраками у меня не обнаружилось и я не могла укрепить свою репутацию в школе таким образом, как не могла укрепить ее и обаянием, остроумием или миловидностью, я решила стать полезной. Пусть других обожают, хвалят, пусть другими любуются – я стану приносить реальную пользу. Я взялась за изучение новой улучшенной фонографологической методики доктора Джеймсона и в свободное от учебы время часами просиживала за пишущей машинкой и делала упражнения. Не прошло и пары месяцев, как я овладела всеми навыками, о которых вначале солгала, и если мне и приходилось что-то додумывать, теперь я делала это исключительно для собственного развлечения, будучи уверенной, что меня не уволят, ибо я стала самой точной, прилежной, проворной и смышленой стенографисткой, машинисткой и расшифровщицей директрисы Джойнс за все время существования школы. Я стала лучшей. Наедине с собой, я часто проговаривала эти слова вслух – «стенографистка, машинистка, расшифровщица». Никогда прежде мою деятельность и функцию не описывали таким количеством длинных слов.

Но главным предметом моего изучения, вызывавшим не только профессиональный интерес, но и абсолютное восхищение необъяснимой природы, стала сама директриса.

Отрывок из «Принципов некрофизики»: «О существовании любопытных объектов, предположительно слов неизвестного языка мертвых, материализующихся в нашем мире».

В течение долгого времени основательница полагала, что мир состоит из двух частей – жизни и смерти, соприкасающихся, как сложенные в молитвенном жесте ладони.

Однако к концу ее жизни начали происходить события, поставившие под сомнение эту простую модель. Основательница, а впоследствии и несколько наиболее одаренных ее учеников, стали выкашливать, выплевывать или находить на подушке с утра некие предметы, по виду и форме напоминающие сгустки оплывшего воска. Ныне эти предметы известны под названием «эктоплазмоглифов» или, в обиходе, просто «глифов» или «ротовых объектов».

Что же это такое? Когда мы задали этот вопрос мертвым, те отвечали уклончиво; им, кажется, было неловко говорить на эту тему. Директриса же интуитивно предположила (такие интуитивные догадки были ей свойственны и часто попадали в точку), что это слова, прилетевшие к нам из другого края мертвых, где материя имеет более осязаемое воплощение. Но где находится этот другой край? Возможно, мертвые тоже умирают, переносясь из своего измерения в более глубокое. Смерть и жизнь, таким образом, – не противоположности, а градации; а ротовые объекты – первый и главный ключ к постижению сложной структуры некрокосмоса. Однако во многих отношениях они и по сей день остаются такой же загадкой, как и в момент обнаружения первого из них.

Эктоплазмоглифы прозрачны, похожи на воск, обладают пластичной, но плотной структурой и по форме напоминают не то животное, не то растение – нечто выросшее само по себе, а не вылепленное рукой скульптора. Нам посчастливилось стать обладателями описания «рождения» ротового объекта, сделанного самой директрисой: она упоминает шевеление в горле, за которым следует ощущение, будто горло «покрывается волнообразной рябью, стягивается, собирается в складки и закручивается». Не исключено, говорит она, что именно эти сокращения горловых мышц, которые мы редко контролируем сознательно, придают эктоплазме своеобразную форму и наделяют формой нечто само по себе бесформенное. Однако может быть и так, что объекты материализуются в глотке уже полностью сформировавшимися, а сокращения являются не чем иным, как перистальтикой, помогающей вытолкнуть объект наружу. Со свойственной ей проницательностью директриса Джойнс сформулировала два возможных объяснения феномена эктоплазмоглифов, ставших яблоком раздора для ученых современности. Наука с тех пор не продвинулась ни на йоту.

Под микроскопом срез ротового объекта имеет сетчатую структуру, напоминающую сетку желудка – второй отдел желудка жвачных животных. Этот факт подтверждает гипотезу некоторых ученых о том, что данные объекты являются не просто экскрецией или сгустком материи, подобно амбре, обнаруживаемой в кишечниках кашалотов, а трехмерными иероглифами, претерпевшими небольшую деформацию, но сохранившими черты, которые человек, владеющий их тайным кодом, сможет расшифровать.

К слову, известный документ, в котором говорится, что внутри одного из ротовых объектов ученые обнаружили детский зубик и локон волос, без всяких сомнений, выдумка, порожденная ассоциациями с тератомой[24] – чудовищной опухолью, содержащей отдельные части нерожденных младенцев. Будь это так, можно было бы сделать вывод, что любая тератома, а по аналогии и любая опухоль – не что иное, как донесение из мира мертвых. Мысль, между прочим, довольно рациональная: все мы несем в себе память о своих прародителях, записанную в наших клетках. Можно даже сказать, что каждый человек представляет собой донесение из мира мертвых.

Рис. XIX. Реалистичные изображения ротовых объектов

К сожалению, наиболее известные изображения ротовых объектов выполнены рукой Дж. Т. Гизеля, некогда весьма уважаемого научного иллюстратора, впоследствии дискредитировавшего себя тем, что многие свои иллюстрации он приукрашивал, то ли давая волю воображению, то ли намеренно желая ввести в заблуждение своими работами. В иллюстрациях Гизеля ротовые объекты, в реальности похожие на бесформенные сгустки и даже – к чему скрывать – фекалии, приобретают изящество и прочность, присущие конструкциям моста.

В одном Гизель прав: слово – мост, соединяющий нас с краем мертвых или тем, другим краем, о котором пока так мало известно. Однако не стоит открещиваться от интимной, личной и даже немного отталкивающей природы ротовых объектов. Большинство объектов, выходящих из человеческого рта, воспринимаются нами как нечто отвратительное, грязное. Единственное исключение – речь: мы не краснея и не таясь слушаем слова, произнесенные другими людьми, и даже помещаем их себе в рот, имитируя или цитируя чужую речь. Мы отделили речь от рвотного рефлекса и этим сослужили себе плохую службу. Эктоплазмоглифы напоминают нам о том, откуда на самом деле берутся слова. В этой главе вы увидите рисунки из архивов Специальной школы, сделанные рукой неизвестного художника: на них ротовые объекты изображены без прикрас.