– Ива? – во рту парня так пересохло, что он с трудом мог говорить. – Что ты здесь делаешь?

Старейшина Марисских Сосен никогда не бывала в городе. Она утверждала, что от этого теряется ее сила.

– У меня дела в Феллсмарче, – ответила она. Женщина осторожно пощупала руку Хана. Ее прикосновения были словно прохладный ручей, смывающий боль стремительным потоком.

Старейшина встала, наполнила чашу водой из кувшина и высыпала туда содержимое мешочка, расшитого бусинами.

– Вот, – протянула она напиток Хану. – Выпей. Я добавила кору ивы, которая снимет боль.

В снадобье была не только кора ивы, но также и пестрянка и, пожалуй, что-то еще, поскольку у парня начались галлюцинации. Хлопнула дверь, и до Хана вроде бы долетел голос Танцующего с Огнем:

– Что произошло с Одиноким Охотником? Кто это сделал? Дай я на него погляжу.

Ива что-то ответила. Вероятно, она пыталась убедить сына уйти. Раздалась торопливая поступь, и Алистер увидел, что Танцующий склонился над ним. Друг тяжело дышал, его глаза сверкали от негодования, лоб блестел от пота, а волосы свисали влажными прядями. Он был одет в белое одеяние послушника, отчего смуглое лицо горца казалось еще темнее.

– Одинокий Охотник! – прошептал он, протягивая руки к Хану.

Кожа Танцующего полыхала и сияла, языки пламени, извиваясь, плясали вокруг юноши. Хан прикрыл глаза здоровой рукой. Ива и Джемсон старались оттащить горца от Алистера.

– Сын мой, ты ему не поможешь, – строго проговорила Старейшина. – Иди вместе со служителем и позволь мне исцелить Хана. Пожалуйста.

– Танцующий! – Алистер хотел привстать, но не смог: снадобье совсем лишило его сил.

Его друг был болен. Он был в огне! Танцующий. С Огнем!

Спустя мгновение к Хану подошла Ива. Он пытался поговорить с ней, спросить, что случилось, но язык отказывался ему подчиняться. Парень почувствовал, что женщина выпрямила его сломанную руку. Целительница прочитала какое-то заклинание, наложила жесткую повязку на руку и прибинтовала ее к телу юноши. Больше Алистер ничего не помнил.

Он очнулся ближе к вечеру. Солнечный свет лился в окна, в саду пели птицы. Дверь была приоткрыта, и до ноздрей Хана долетал цветочный аромат. Все опять стало хорошо.

Парень посмотрел на себя. Каким-то образом его вымыли и переодели в белое одеяние послушника. Кошель лежал на столике возле кровати, но одежда Хана куда-то исчезла. Отек практически спал, а рука оказалась накрепко прибинтована к груди. Только тупая боль напоминала о том, какие адские мучения испытывал Алистер. Если повезет, в конце недели он сможет полноценно использовать руку. Он знал, как сильна Ива в целительстве.

В сознании всплывали разрозненные картины – яркие, как пятна невысохшей краски. Дубина МакГиллена обрушивается на его голову. Танцующий с Огнем полыхает пламенем. Встревоженное лицо Ивы приближается к нему.

Парень спустил ноги с кровати и поднялся, пошатываясь. Тут он понял, что умирает от голода. Это было последствием скорого лечения – после него всегда безумно хочется есть. Хан побрел к выходу и выглянул во двор. Он заметил Дори, которая направлялась к нему и, судя по всему, с подносом.

– Мать Ива сказала, ты захочешь подкрепиться, – произнесла девушка. – Рада видеть, что тебе уже лучше.

Дори внесла поднос в комнату и водрузила на стол. Села на свободную койку, приподняла колени и оперлась ступнями о металлическую раму. Как будто планировала остаться здесь ненадолго. У послушницы было хорошенькое округлое личико, которое слегка портили узкие синие глаза. Уголки ее тонких губ были опущены и придавали девушке печальный вид. Хан не мог судить об остальном, поскольку ее стан скрывало мешковатое одеяние, но, похоже, фигура у послушницы была роскошной.

– Что ж, спасибо. – Хан присел на свою кровать и снял салфетку с подноса.

Парень предположил, что увидит кашу или другие немудреные яства, однако обнаружил изрядный кусок сыра, толстый ломоть черного хлеба и фрукты. Алистер принялся уплетать еду, запивая ее водой из чаши.

– Меня зовут Дори, – послушница наклонилась, и ее лицо оказалось совсем близко от Хана. Можно подумать, девушке стало обидно, что он уделяет пище гораздо больше внимания, чем ей. – А ты – Кандальник Алистер, – ответила она за Хана и с умным видом кивнула. – Я слыхала о тебе. Собственно, как и все.

– Приятно познакомиться, – пробормотал он с набитым ртом.

– Это первый год, как я стала послушницей, – продолжала она. – Ну а раньше я жила на Черничной улице.

– М‑м‑м, – промычал он и, заметив ее выжидающий взгляд, добавил: – Почему ты решила стать послушницей?

– О, то была идея моей матери! – воскликнула девушка. – Одним ртом в доме меньше. Хотя я могла пойти в прислуги.

– Ясно. И как тебе? Нравится?

– Да вроде бы, – девушка уныло подергала свое одеяние. – Только надоело вечно носить вот это, – призналась она. – Хоть бы они были разноцветными. Но… – она наклонилась еще ближе и произнесла заговорщицким тоном: – А каково тебе… быть таким? Ну… главарем «тряпичников»? Говорят, за твою голову дают тысячу «девушек».

– Никакой я не главарь, – Алистер задумался, а не написать ли ему эти слова спереди – на своем белом балахоне послушника? – Люди часто ошибаются. Я не вожусь с бандами.

– Ага, – Дори явно разочаровалась. – То есть ты даже никого не прикончил? – После паузы она продолжила: – Но у тебя такие же светлые волосы, как у него. Я никогда не видела такого белобрысого парня. Они практически такие же, как и мои. Гляди! – она намотала прядь волос на указательный палец и продемонстрировала ее Хану. – Твой отец был светлым?

– Не знаю. Я не помню его. – Хан доел сыр с хлебом и облизал пальцы. – Спасибо за ужин, – он зевнул и лег на кровать, надеясь, что девушка поймет намек и удалится восвояси.

Но не тут-то было. Дори встала и уселась на край его постели. Схватила юношу за запястье здоровой руки и отвернула рукав.

– Серебро? – она уставилась на парня так, будто он украл ее кошелек. – По-любому ты – Кандальник Алистер.

– Какая тебе разница? – Он в тысячный раз пожалел, что не мог снять эти проклятые браслеты.

– Болтают, что ты подкупаешь «синие мундиры», – затараторила Дори. – И что в твоем тайном дворце повсюду разбросаны драгоценности – золотишко, бриллианты и прочие блестящие камешки, которые ты стащил у богачей. Ты обвешиваешься золотом и требуешь выкуп за богатых женщин, а они теряют от тебя голову и не хотят, чтобы ты их отдавал.

– Понятия не имею, откуда берутся такие слухи, – возразил он, отчаянно желая, чтобы Дори поскорее ушла.

– А еще, когда ты их отпускаешь, ты разрешаешь им забрать любую драгоценность. Они берут колечко, или какую-нибудь висюльку, или что-то еще. И никогда ни за что не расстаются с подарком – кладут его себе под подушку. А некоторые даже уходят в храм, потому что после тебя им никто не нужен.