– Чтобы что-то непременно случилось.

Она внимательней вгляделась в его лицо, в неприветливо и сосредоточенно смотрящие на неё серые глаза, но ясности это не прибавило.

– Не понимаю.

– Я тоже, – откликнулся Глеб, но в этот раз добавил вполне определённое: – что тебе от Димки надо?

– Мне? От Димки?

– Будешь делать вид, что ты ни при чём и ничего не знаешь?

– А что я, по-твоему, должна знать?

Алёна не торопилась выкладывать всё по-честному, в деталях, без утайки, потому что и без подсказок догадывалась: правда, да ещё с подробностями, вряд ли понравится Глебу. На его месте она бы тоже тревожилась и дёргалась, переживала за своего ребёнка. И точно так же бы раздражалась от чужого намеренного непонимания.

Вот и Глеб скривился недовольно, спросил прямо, хотя подобное далось ему непросто:

– Это правда, что в тот раз, когда я его забирал, он к тебе пришёл в любви признаваться?

Но Алёна и тут попыталась вывернуться:

– Ты же сам видел, в каком он состоянии. Мало ли что мог наболтать.

– То есть всё так и было, – заключил Глеб.

Она не стала подтверждать, да он и не сомневался, отвёл взгляд в сторону, молчал какое-то время. И Алёна молчала.

А что она могла сказать? «Глеб, не переживай. Я-то его не люблю. Вот и у Димы твоего со временем пройдёт, и всё успокоится». Так? Но он мотнул головой, будто даже в мыслях услышал и – не согласился. Заговорил сам:

– Вот объясни. Зачем тебе это надо?

А ей разве надо?

– Ну поиграешься с наивным мальчиком. А дальше что?

Она попыталась возразить, что ни до, ни сейчас, ни дальше не было и не будет ничего, но Глеб ей и рта не дал открыть, продолжил без пауз, повысив голос:

– Алён! Я никогда намеренно не делал тебе ничего плохого. И не сделаю. Ты знаешь. Но и ты – сына моего не трогай. Если у тебя ко мне какие-то претензии, то давай между собой и разберёмся. А он-то при чём? Что ты голову морочишь? Мальчишке, который младше тебя на пятнадцать лет.

– Претензии? У меня к тебе? – изумлённо повторила Алёна. – Долго придумывал?

А Глеб усмехнулся снисходительно, словно дал понять, что не купится на её негодование, не раскается и не отступит, напомнил с уверенностью:

– Да ты же сама говорила. Что на меня обижена. Из-за того, что не тебя выбрал. Вот теперь и мстишь. Нашла способ.

Алёна сглотнула, сумасшедшим усилием воли сдержала несвоевременно и необъяснимо почему и откуда подступившие слёзы, выдала напряжённо и твёрдо:

– Решетников! Вали отсюда!

Она распахнула дверь, толкнула Глеба в грудь ладонью – от себя, вон! Но он перехватил её руку, стиснул чересчур крепко, скорее всего, даже не осознавая этого, воскликнул:

– Нет, Алён! Не получится! – Добавил чуть тише, но зато убеждённей: – Я сына в обиду не дам. Даже тебе.

– Да на кой мне его обижать? – не выдержав, сердито выкрикнула Алёна. – Сдался мне твой Димка. Сам говоришь, маленький он ещё. И зачем мне такой? Опять нянчиться? – Он с силой дёрнула рукой, выкрикнула ещё громче и злее: – И отпусти уже! Больно!

Голос предательски дрогнул, зато взгляд получился, она надеялась, достаточно жёстким и холодным. Глеб разжал пальцы, посмотрел на оставшиеся чуть выше запястья и не сразу исчезнувшие красно-белые полосы на Алёниной руке, но даже извиняться не стал, повторил уже в который раз только словами другими:

– Алён, серьёзно. Оставь Димку в покое.

– А ты – убирайся! – откликнулась она. – Серьёзно, убирайся! И не тебе нотации читать, что мне делать, а что не делать. Сначала с себя спроси.

– Алёна!

– Уходи. – Она тоже могла повторять, хоть до бесконечности, громко и тихо, нервно и совершенно безучастно, и что бы Глеб ни сказал, не услышит от неё ничего другого. – Уходи.

Он понял, шагнул за дверь захлопнул её за собой, естественно, с гораздо большей силой, чем требовалось. А Алёна привалилась к стене, запрокинула голову.

Какого чёрта слёзы-то опять так и норовят брызнуть из глаз? Алёна давно уже не плачет, даже когда есть причины, а в последние дни глаза вдруг становятся беспомощно влажными чуть ли не сами по себе. Но сейчас она точно не собирается рыдать.

Да, обидно. Но злости гораздо больше, потому как это подло – повернуть против неё же сказанные Алёной слова. Из доверительных признаний о давней полудетской обиде сделать выводы, что она уже много лет таскает за пазухой камень, выгадывает момент в расчёте ударить побольнее, отомстить. И ведь не кто-то чужой, а Глеб, Глеб считает, что она способна на подобное: повести себя как беспринципная стерва. А со стервами не стоит церемониться. Ведь так?

Но если он настолько уверен, что она такая и что его Димочка ей непременно нужен, может, тогда и не стоит разрушать иллюзии? А?

Алёна решительно прошла в комнату, взяла со стола телефон, открыла список звонков. Ага, вот и входящий, никак не подписанный, просто цепочка цифр. Если это не тот, есть ещё следующий, ещё один и ещё. Она ведь ничего не удаляла, и номер должен остаться.

Но пробовать снова и снова не пришлось. Алёна по одному слову определила, что попала по точному адресу, даже не столько благодаря знакомому голосу, сколько переполнявшим его чувствам – растерянности, удивлению, неверию. И всё-таки она спросила, или скорее произнесла имя, тепло и вкрадчиво:

– Дима?

– Да, я, – подтвердил он чуть хрипловато, и Алёна не стала узнавать, где он сейчас и что делает, просто предложила:

– Приходи ко мне.

В телефоне воцарилась тишина, длилась и длилась.

– Ты почему молчишь? – поинтересовалась Алёна. – Не придёшь?

Она ещё и договорил не успела, а Дима торопливо заверил:

– Приду. – И уточнил: – Прямо сейчас?

– Ну да, прямо сейчас, – согласилась Алёна, добавила: – Но если ты, конечно, занят…

И опять он не дал договорить.

– Нет, не занят. – Пообещал пылко: – Я приду.

Алёна дёрнула плечом, удовлетворённо улыбнулась уголками рта.

– Хорошо. Жду.

Дима как раз выходил со двора через калитку, когда отец подкатил, резко тормознул, не доехав до ворот, выскочил из машины, бросился наперерез, преградил дорогу:

– Ты куда?

– Не твоё дело! – он не собирался признаваться, прекрасно знал, как отец отреагирует.

Ну почему тот появился не пятью минутами позже? Словно нарочно подкарауливал.

Дима шагнул в сторону, рассчитывая его обойти, но и отец сдвинулся, опять оказался на пути. Спросил, или даже заявил уверенно: