– А знаешь, что? Давай купим чего-нибудь. Не здесь, в магазине. Они же на каждом шагу. А потом посидим. У тебя или у меня.

– Давай.

Они рассчитались с официантом, затарились в ближайшем супермаркете, а потом устроились дома у Шарицкого, потому что, как оказалось, до него было ближе. И ещё:

– Ты, кстати, и переночевать у меня можешь. Чтобы никуда не тащиться. Комнаты-то две.

Алёна согласилась, хотя про себя решила, потом всё-таки вызовет такси и уедет домой. Ну, не надерутся же они до полной невменяемости, чтобы вырубиться, не сходя с места. Так, выпьют немного, чтобы стало тепло и расслабленно, чтобы растворился осадок от неудачного разговора, наболтают ещё больше, как всегда, поржут, поприкалываются, вспомнят молодость.

Они об этом и говорили, сидя у Шарицкого на кухне (а ничего так, миленько, уютненько, диванчик удобный – можно устроиться вдвоём на некотором расстоянии, откинуться на спинку), неторопливо потягивая из бокалов вино: о школе, о родителях, о работе. О том, что форма у мчсников очень приятного цвета (Алёне нравится), такого зеленовато-синего, насыщенного, тёмненького, эффектного, особенного в комплекте с оранжевым беретом («Шарицкий, а у тебя берет есть?» «Есть, есть! Хочешь померять?» «Не. Хочу на тебя посмотреть. В берете» «Ну, давай потом. Влом в комнату тащиться»).

Она рассказала, как недавно встретила Снежу Мухину, что у бывшей оторвы и безнадёжной троечницы теперь свой бизнес – большой салон красоты. А когда уже достаточно для того набрались, и всё наконец-то перестало восприниматься слишком пронзительным, драматичным и сложным, Алёна, заранее придав лицу наивно-виноватое выражение, произнесла:

– Андрюш, ты скажи, если я не в своё дело лезу, я тогда замолчу. Но всё-таки. А что ей было не так? Жене твоей. Почему она недостаточно счастлива?

На этот раз Шарицкий долго не ломался, правда, взгляд отвёл, но выговорил легко, без заминок, хотя и чуть патетично:

– Потому что ей не нужна благотворительность.

– В смысле?

– Ей нужна настоящая семья и искренние чувства, – пояснил он, покачивая бокалом в такт словам, видимо, цитировал почти дословно: – А не такое – просто находиться рядом, изображая примерного мужа. Но при этом постоянно думать совсем о другой.

Ну, ничего себе! Опять слишком неожиданно и необъяснимо.

– Ты что, ей изменял? – поражённо воскликнула Алёна.

– Нет, конечно.

– Тогда я не понимаю. Что значит «думая совсем о другой»? О чём это? – она тряхнула головой, пытаясь расставить раскатившиеся мысли по местам. – У тебя, правда, другая есть?

– Ну, как есть? – Шарицкий сжал губы, выгнул брови, а потом с силой втянул воздух и выдал на выдохе: – Я её люблю, но она об этом даже не подозревает.

Так, так, так! Алёна отставила бокал на стол, чтобы случайно не грохнуть от удивления, подалась вперёд, уточнила, а то вдруг неправильно поняла или расслышала:

– Но жена про неё знала?

– Догадывалась, – поправил Шарицкий, но тут же сам передумал. – А может и уверена была. – Привёл в доказательство: – Говорит, я каждый раз могу точно определить, что ты с ней сегодня виделся.

– Но та, другая, даже не подозревает, – вспомнила Алёна, хмыкнула, взяла со стола бокал, опустошила его за один глоток и поставила обратно. – Хотя ты с ней периодически видишься.

– Угу, – кивнул Андрюха.

– Да кто ж она такая? – ошарашенно возопила Алёна, но Шарицкий не ответил. Вообще, кажется, сделал вид, что она не задавала вопроса, пялился куда-то в перспективу, пил вино маленькими глотками.

Решил отмолчаться? Ну, нормально! Ведь почти уже признался. А самое главное, значит, собрался скрыть, и надеется, что у него получится?

Ага! Как же! Алёна будет донимать его уточняющими вопросами, пока ему не надоест, и он не расколется.

– И давно ты с ней знаком?

– С кем?

Она, конечно, пьяная, но не до такой степени, чтобы сбить её настолько незатейливым способом.

– Вот сам и скажи с кем. Тогда и спрашивать не буду.

Шарицкий немного подумал и сообщил:

– Очень давно.

– Тогда, – Алёна сосредоточилась, – может, это одна из тех, с которыми ты в школе встречался?

– Ну, можно и так сказать, – откликнулся Шарицкий. – Хотя, – он махнул рукой, – не важно.

Да конечно!

– Я понимаю, что не моё дело, – пробормотала Алёна раскаянно, – поэтому тебе не обязательно говорить. Но любопытно же!

– У тебя вино закончилось, – спохватился Андрюха. – Давай налью.

Опять решил её отвлечь, увильнуть от темы.

– Шарицкий!

Он всё-таки налил вина Алёне в бокал, потом развернулся к ней, посмотрел прямо, спросил, но опять о какой-то не относящейся к делу ерунде:

– А знаешь, какая моя самая большая мечта? Всегда была.

– Стать спасателем и всех спасать, – отчеканила Алёна, посмотрела с упрёком.

– Не только, – возразил Шарицкий.

– А ещё какая?

– Сделать… вот это.

Он вдруг придвинулся вплотную, решительно протянул руку, обхватил ладонью её затылок, привлёк поближе к себе и… жадно приник к губам.

Алёна ничего не успела, ни удивиться, ни возмутиться, ни возразить. Ответила неосознанно – как-то самой собой получилось. И потом не опомнилась, не воспротивилась, потому что хорошо было, притягательно и сладко.

Даже странно. Не возникало желания ни вырваться, ни отпихнуть. Или последнее внезапное открытие оказалось настолько грандиозным, ошеломительным и невероятным, что всё остальное по сравнению с ним представлялось вполне естественным и привычным? Даже поцелуи.

Да ведь с ним же! С ним. С Шарицким. Вот именно потому что он… и она… и вообще…

Андрюха отстранился, и Алёна, озадаченно насупившись, произнесла:

– Так ты, что, это про меня говорил? Вот всё то: «Не воспринимает, не подозревает, лю…»

Он прервал её на середине слова:

– А ты, реально, только сейчас поняла?

– Я… Шарицкий, я…

Да она даже никогда не думала о таком, даже не предполагала, что Андрюха по отношению к ней способен чувствовать нечто подобное. То есть чувствовал, всегда. Ну, поддерживал, защищал, временами подкармливал, бессовестно троллил, успокаивал или, наоборот, подначивал, делил радости и горести, откликался по первому зову, болтал на любую тему, покорно выслушивал её нытьё. Ведь это дружба, просто дружба. Ну какая любовь?

Он ведь даже не намекнул ни разу, не сделал ничего, чтобы она могла догадаться. И целоваться ни разу не лез, не то что сейчас. Как было понять? Как разглядеть? Но зато для кого-то другого всё это оказалось очевидным?