Скорость движения упала до нескольких вёрст в день. Пехота, измученная дизентерией из-за ужасного качества воды, и той почему-то не хватало под жарким августовским солнцем в этом краю рек и озёр, едва волочила ноги.

Пребывая близ императора, Глеб и Лео краем уха слышали донесения. Боеспособность стремительно падала. И хоть у Наполеона всё ещё сохранялось значительное численное преимущество перед войсками Александра I, возникал неприятный вопрос: почему отступавшая, сытая и довольно свежая русская армия не разгромит французов у Бородино?

Император не хуже двух путешественников во времени осознавал опасность своего положения и позволил короткий отдых, рассредоточив армию. Сам находился в Витебске вместе с гвардией, другие корпуса ждали в Сураже, в Половичах, в Лиозно, Рудне, Могилёве и иных местах.

Витебск был столь же неприветлив по отношению к наполеоновской элите. Ожидание, что местное дворянство, поголовно франкоязычное и понимающее русский едва-едва, хотя бы начнёт общаться с оккупантами, не имело ничего общего с действительностью. Подданные царя Александра приняли одно решение из трёх возможных — одни за Россию, другие за Наполеона или просто бегут в лес переждать лихую пору. Примкнувшие к оккупантам уже влились в походные колонны, остальные растворились в безбрежных просторах империи.

Даже старая гвардия, самые крепкие духом воины, ветераны Маренго и Аустерлица, восстановив физическую форму, в Витебске чувствовали себя неуютно. Еврейские женщины не предоставляли платных интимных услуг, славянки поголовно разбежались, мамзелей с пониженной социальной ответственностью, прилепившихся к частям ещё с Франции, слишком мало. Если солдатам удавалось прихватить какую-то бабёнку из местных, из «освобождённого посполитого народа от русской тирании», её пускали по кругу на развлечение целого подразделения. Само собой, после подобных утех европейские «освободители» уже через несколько дней практически поголовно начинали чувствовать резь в уретре, отправляясь до ветру. Люди того времени привыкли переносить эту боль стоически. Тем более, когда поражены все, случившееся воспринимается как бы в порядке вещей. Но бодрости духа и боевитости не прибавляет. Особенно учитывая, что в российской армии подобное беспутство если и случалось, то чрезвычайно редко, и история нам свидетельств не оставила. Всё же русские воины сражались на своей земле.

В том числе — солдаты и офицеры, укомплектованные из жителей белорусских губерний, то есть рождённые ещё при польской власти, до разделов Речи Посполитой. Учитывая, что белорусам пришлось сражаться против корпуса Понятовского, тоже укомплектованного из бывшей Речи Посполитой, для них это была не отечественная, а гражданская война.

И она только разгоралась.

Фланируя от нечего делать по улицам Витебска, Глеб смотрел на наводнивших его французов со странным чувством. Конечно, все они — давно покойники, по меркам 2024 года. Но ведь погибнут гораздо раньше — под Бородино, в Москве, в арьергардных боях, а основная масса просто от холода голода и болезней, с Наполеоном во Францию вернётся лишь несколько тысяч. Французские рубаки даже не подозревают о скорой кончине, греются на августовском солнце.

Они — словно зомби, заполонившие город. Живые мертвецы. Только не знают, что их время вышло.

В ночь на 14 августа армия зомби двинула на Смоленск.

Правда, теперь это были отдохнувшие и гораздо более резвые жмуры.

Впереди на сером коне, расточая волны одеколонного смрада, уверенно скакал Наполеон, временно избавившийся от зуда на коже и в чреслах.

Глава 14

Путешествуя в седле, Лео умудрялся сохранить вид то ли британского, то ли американского джентльмена, в начале XIX века культуры не настолько разошлись, заокеанские парни ещё не принялись класть ноги на стол и говорить «о’кей, гайз», уминая челюстями жвачку. Недели в Вильно, отведённые на ожидание Великой армии, он истратил не только на акклиматизацию, но и пополнение гардероба. Потому за путниками тащилась запасная вьючная лошадь.

Глеб позволял себе не больше, чем во время прежних экспедиций. Всё его было надето на нём, исключая комплект запасного белья — кальсоны, рубаха, портянки. Носил сапоги, конечно же — грубее хозяйских, суконные штаны и сюртук. Отпустил бороду, за летние месяцы отросшую, но не принявшую ещё форму лопаты.

Утро перед Смоленской операцией Наполеона встретило их на берегу Днепра.

— Знаешь, Глеб… Ловлю себя на мысли, что мы изучали историю не так. Да, наши через несколько дней боёв отступят к Москве, действия Барклая, Багратиона и французских маршалов описаны досконально, в деталях, но здесь я ловлю себя на внимании к другим подробностям — как стучат копыта по земле и по булыжнику, пахнет конский пот, как люди одеты, разговаривают, ведут себя, что употребляют в пищу… Совершенно иная жизнь, ничуть не похожая на «Войну и мир» Бондарчука и на романы об этом времени. Нет, определённое сходство есть, но нам, находящимся среди французских солдат, совершенно нет дела, сколько их дойдёт до Бородино — сто тысяч или полмиллиона, наш кругозор ограничен несколькими сотнями конных, чей быт виден в сотнях подробностей, не описанных в романах. Конечно, современники Бонапарта и Александра I не уделяли внимания — как, чем и сколько раз в день чистили зубы. Для них привычно, для нас — экзотика.

— Поверь, я как-то соблюдал гигиену и в 1654 году, тогда отнюдь не было чище.

— Везёт! Я в «Веспасии» только на одну миссию. Эх, увидеть бы Париж — настоящий.

— А ты не был в Париже? — удивился Глеб, сам, правда, находившийся во французской столице лишь проездом, не выбравшись в исторический центр.

— Был. Ну, как… Это уже не тот город-легенда. Эйфелева башня, Лувр и обгорелый после пожара Собор Парижской Богоматери на месте. Улочки Монмартра по-прежнему крутые и узкие. Бутики на Елисейских полях. Летние кафе у набережной, где за чашку кофе и круассан платишь столько, сколько за полноценный обед в Минске. Только накатывает ощущение, что это шкура мёртвого динозавра, заселённого другими существами, не французами. Которым похер всё это историческое наследие, высокая культура, о Гюго, Бальзаке, Мопассане, Экзюпери они даже не слышали. Грязища! Оставленный нами Вильно XIX века и то чище. Все стены домов в Париже в паскудных граффити. Улицы и газоны сплошь в пустых упаковках, пластиковых бутылках, грязных бумажных тарелках и стаканчиках. Люди темнолицые, ни разу не французы и вообще не европейцы, кроме туристов (если не китайцы) и отдельных местных смельчаков, которые зачем-то осмелились выползти в центр. Снуют арабские и негритянские подростки на электросамокатах, норовящие вырвать сумку у зазевавшегося гуляки.

— Колоритно…

— А знаешь, как пахнет центральный Париж?