украденные из Москвы сокровища спрятаны не в одном тайнике, а по всему пути следования его гадского войска при отступлении. Значит, придётся ввинтиться в самое ближайшее окружение корсиканца — как можно раньше.

— Раньше — это в тысяча восемьсот одиннадцатый год. Технических проблем нет, профессор?

— Ноу, сэр!

— У меня возражение, — не смолчал Глеб. — Столь длительное пребывание в прошлом увеличивает вероятность гибели участников миссии, вмешательства Мироздания для предотвращения парадоксов и отказа аппаратуры в возврате назад. Если хотим реально исполнить приказ Президента, появиться надо перед началом вторжения и влиться в так называемую Великую армию. Единственное возможное средство — предложить Наполеону какую-то уникальную услугу, причём не нарушающую общий ход истории. Иначе у посланца отнимется речь перед императором. Или вообще споткнётся и расшибётся по пути к нему.

— Товарищ полковник! Президент потребовал белорусского специалиста, — нашёлся Алесь. — А в силу секретности мы не можем дать объявление: требуется доброволец на Отечественную войну двенадцатого года. Но кто-то в Администрации Президента в курсе нашего проекта? Вот пусть и обеспечивают подходящим проверенным кадром.

— Хорошая мысль, — одобрил начальник.

Глеб мысленно похлопал в ладоши. Историк поступил как настоящий хитрый чиновник, а не учёный. Если сверху пришлют ротозея, и тот завалит задание либо не вернётся вообще, ответственность перекладывается на предложившего негодную кандидатуру.

Но идти в опасную глубину времён, причём — на войну, в компании с непрофессиональным напарником — сомнительное удовольствие, которое выпадет не Осокину и не Алесю. А ему, уже дважды вырвавшемуся из пасти дьявольского времени. Насколько ещё отпущено везения?

Глава 13

Доктор де ла Флиз благодаря болтливости оказался незаменимым кладезем информации, куда более актуальной, чем сохранилась до XXI века. Пан Ястржембский вместе с молчаливым слугой, очевидно — плохо понимавшим по-французски, присоединился к армии в Вильно.

Таких, вообще-то, оказалось исчезающее мало. Командующий 5-м корпусом князь Юзеф Понятовский обещал прямо противоположное: посполитая шляхта стройными рядами добровольно и с песней вольётся в ряды Великой армии, пришедшей освобождать от русского ига. По сему случаю Наполеон заготовил пышную речь перед рекрутированными виленскими обывателями:

«Русский император пусть не думает, что я вступил в Вильно, чтобы вести переговоры о торговых договорах. Я пришёл, чтобы раз и навсегда покончить с колоссом северных варваров. Шпага вынута из ножен. Надо отбросить их в их льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. Даже при Екатерине русские не значили ровно ничего или очень мало в политических делах Европы. В соприкосновение с цивилизацией их привёл раздел Польши. Теперь нужно, чтобы Польша в свою очередь отбросила их на свое место!»

Вот только произносить её было не перед кем. Часть городского населения бросила дома и покинула Вильно, солдаты заняли пустующие помещения. Другие заперлись и сидели, не показывая на улицу носа. Их приводили к Наполеону только с конвоем — по приказу «именем императора», те вели себя покорно, но без грамма ожидаемого восторга. Князь Понятовский, на его счастье, наступал на правом фланге против полков Багратиона и не имел удовольствия выслушать всё, что хотел ему сказать Бонапарт, разочарованный пассивностью шляхты, ну а тем более — неблагородных сословий.

Шустрили лишь евреи, наперебой предлагая оккупантам самые разнообразные услуги.

— Иудино семя! — разорялся де ла Флиз, одержимый антисемитизмом почище какого-нибудь штурмбанфюрера СС. — Занятие городов не только не разоряет их, наоборот, открывает рудник наживы. Они вымогают деньги воистину по-жидовски, особенно обманывают неопытных солдат.

— Вас, конечно же, не обманул?

Пан Ястржембский, также отрекомендовавшийся последователем Гиппократа, ехал рядом с французским доктором на сером жеребце в яблоках. Высокий представительный мужчина лет сорока, он остался в сером партикулярном сюртуке и светлых лосинах для верховой езды. Сапоги блестели на летнем солнце, начищенные стараниями его слуги, трусившего позади на гнедой кобыле, необычно хорошей для простолюдина. Американец объяснил, что в бывших заокеанских колониях Англии, откуда они прибыли в Вильно по некоторым семейным делам Ястржембских, нет столь глубоких различий между знатью и чернью, джентльмена от простолюдина отличают состояние и манеры. А также цвет кожи, еврей в Америке — белый человек, не ровня нигерам и краснокожим.

— Уи… Обманули, — нехотя признался де ла Флиз. — Когда маялись от безделья в ожиданьи решения императора, в свою очередь ждавшего посланцев от Александра с предложением уступок по польскому вопросу и мира, местный жид рассказал про медвежий университет. Плёл, что местный пан подрядил ловчих доставлять медвежат из литовских лесов, выращивал и дрессировал исполнять гимнастические упражнения, чтоб после продавать циркачам. Мы заинтересовались, конечно же. Россия — это медведь, водка и балалайка, а пока мы увидели только водку, которую здесь именуют «хлебным вином». Еврей собрал с каждого желающего по несколько франков и повёл в лес, рассказывая разные разности про медведей. Пришли к хутору. Пустому и давно заброшенному. Еврей как сквозь землю провалился. Едва дорогу обратно отыскали…

— Сэр! Французы не слышали легенду об Иване Сусанине и осмелились идти в Россию. У нас даже евреи — русские народные герои. Только стараются не погибнуть, а заработать.

Эскулап недовольно глянул на поравнявшегося с ними слугу Глена, осмелившегося что-то сказать хозяину по-английски. Действительно, возмутительное пренебрежение уважением к старшим по положению у выходцев из Америки резало глаза и уши.

Вёл себя Глен дерзко, смотрел смело. Среднего роста, худой, коренастый. Вроде бы тоже родом из западных русских земель, во всяком случае, его родители перебрались в Новый Свет из России. Но не были шляхтичами, как предки Ястржембского.

Сэр проигнорировал выходку слуги и как ни в чём не бывало продолжал разговор.

— Как вы думаете, месье, смогу ли я добиться аудиенции у его императорского величества? Нам в Америке известны некоторые средства врачевания, открытые туземцами. Пусть они не нашли объяснения в новейшей современной науке, но проверены многократно — и на дикарях, и на нигерах, и даже на белых поселенцах.

— Сам император пребывает в добром здравии. Возможно, испытывает какие-то неудобства при оправлении, — доктор ухмыльнулся. — Всё слухи, слухи, мне он не жаловался, потому не нарушу врачебной тайны, пересказав их. Императрица Жозефина ведёт весёлый образ жизни и, не исключаю, передала супругу какую-то из стыдных хворей. Да и другие дамы прыгали к нему в постель по первому сигналу. Говорят, едва закончив дело, Наполеон снова углублялся в донесения. Не дожидался, пока мадам оденется.

— То есть вам он