– Обязательно. Спасибо вам.

Я допиваю сок, завожу машину и еду назад к жилищу Кендриков. Останавливаюсь чуть дальше, чем в прошлый раз, в надежде не попасться на глаза соседке. Запираю машину и медленно иду к бунгало. Не знаю, почему меня вновь сюда потянуло, но знаю, что ответы ждут внутри. Нужно как-то проникнуть в дом.

Мусорные баки по-прежнему стоят у бордюра, я направляюсь мимо них сразу к задней калитке. Оглядываю окна. Все плотно зарыты, ни одно не оставлено на проветривание. Будь этот дом моим и живи я в нем с подругой, я бы, наверное, прятала где-нибудь снаружи запасной ключ. На всякий случай – вдруг дверь, например, захлопнется. Рассуждала ли Элис подобным образом? Стоит проверить.

Я шарю рукой по косяку над задней дверью. Ничего. Слишком очевидно. Поднимаю половик, затем цветочный горшок у двери. По засохшему стеблю и увядшим листьям невозможно определить, что это за цветок, – жизнь его давно покинула. Я осматриваю заднее крыльцо в поисках потенциальных тайников.

Здесь, на окраине острова, очень тихо. Где-то за домом тарахтит случайная машина, и вновь все замирает. Уголком глаза я улавливаю какое-то движение. Юркая зеленая ящерка, дюймов пять от головы до хвоста, бежит по деревянному крыльцу. Застывает у цветочного горшка, горлом надувает розовый пузырь. Я вспоминаю, как мама купила Ханне какую-то допотопную жевательную резинку. Ханна с восторгом выдувала огромные пузыри – пока один не лопнул и не прилип к ее волосам. Ящерка справляется с этим непростым делом куда виртуозней: выдувает несколько пузырей подряд, таращит на меня большие выпуклые глаза и гадает, что я тут делаю. Честно говоря, я и сама начинаю задавать себе такой же вопрос. Зачем я пустилась в это сумасбродное приключение? Решила побольше узнать об Элис и о ее жизни? Может, надо было просто не спешить, а спокойно привыкать к ней, узнавать ее и постепенно принимать? В ответ на это в голове, как обычно, всплывает возражение: ничего бы не вышло. Между мной и Элис стоит стена, что-то мешает нам сблизиться. И я почему-то уверена, что ответ находится здесь, в Америке. Точнее – в этом доме.

Я осматриваюсь внимательнее. У крыльца расположены небольшие садовые качели, а рядом – перевернутый керамический горшок с поддоном. Горшок побелен и украшен ракушками. Подняв его, я обнаруживаю в поддоне кучку серого пепла и сигаретные окурки. В воздух поднимается застарелый никотиновый запах. Я встряхиваю поддон, горка пепла разравнивается, а под ней блестит серебристый ключ.

– Гадость какая, – ворчу я и вытряхиваю пепел на клумбу.

Ключ подходит к задней двери, с щелчком проворачивается в замке. Я вхожу без колебаний. По-прежнему не знаю, что надеюсь отыскать в доме. Знаю лишь, что должна попасть внутрь и все осмотреть. Я осторожно закрываю за собой дверь, опускаю ключ в карман брюк.

Кухню отделяет от гостиной барная стойка. В доме на удивление много места; высокие потолки и отсутствие внутренних стен добавляют ощущение простора. Я дрожу, делаю шаг вперед. Открываю холодильник, в нос бьет гнилостный запах. Отпрянув, задерживаю дыхание и изучаю содержимое. Два куска цыпленка, подозрительно зеленые по краям. В дверце – коробка молока. Встряхиваю ее, внутри булькают комочки. Даже нюхать не надо, и так понятно, что молоко прокисло. Листья салата превратились в кашу, испачкали ящик для овощей мерзкой жижей. Все выглядит отвратительно и свидетельствует о том, что дом давно пустует. Хозяева то ли покинули его в спешке, то ли вышли ненадолго, да так и не вернулись.

От скрипа и шумного вздоха в пустом доме я вздрагиваю. Замираю, не дышу. Здесь точно никого нет? Никого… Сердце чуть успокаивается, я тихонько выдыхаю. Несанкционированное проникновение в чужие дома меня доконает. Я закрываю холодильник.

Больше всего мне хочется сбежать отсюда, к чертовой матери, но я не могу. Сначала надо найти то, что я ищу. Чем бы оно ни оказалось.

Вхожу в гостиную и сразу замечаю часы на стене. Те самые, которые на фото Элис и Марты. Значит, девушки сидели вот на этом диване.

Элис слева, а Марта справа. Или?.. Действительно ли фотографию перевернули случайно? Действительно ли Элис страдает дислексией?

Я обвожу гостиную взглядом. На стене висят картины. На одной берег – по-видимому, местный пляж; на другой подсолнухи, современная версия шедевра Ван Гога. В правом нижнем углу подпись: Элис Кендрик.

Это картины Элис Кеннеди. Картины моей сестры. Я касаюсь холста, провожу пальцами по подписи и наконец вновь ощущаю связь с Элис. Такое было лишь раз – когда она прислала нам первое письмо, написанное от руки. Творение моей сестры. Она написала картину. Моя маленькая красавица-сестренка трогала этот холст, размазывала по нему краски, выводила в углу свое имя. Меня затапливает любовь, к глазам подступают слезы. Я смаргиваю их и отнимаю руку от картины. Раскисать нельзя. Слишком многое поставлено на карту.

Мое внимание привлекает фотография на каминной полке. Разглядывая ее, испытываю новый прилив чувств – уже не любви, а страха.

На меня смотрит мужчина за пятьдесят. Светлые волосы зачесаны назад. На нем полосатая футболка-поло, светло-голубая с белым, и бежевые хлопчатобумажные шорты. Мужчина стоит на палубе яхты, обнимает мачту. Светит солнце, он выглядит счастливым и расслабленным, будто перешучивается с тем, кто его фотографирует.

Приближаюсь, беру снимок в руки. Я помню этого человека яснее ясного. Его образ у меня в памяти ни капли не поблек. Отец. Патрик Кеннеди. Я не видела его больше двадцати лет и не думала увидеть вновь – надеялась не увидеть! Однако вот он, здесь, улыбается мне. Голова внезапно кружится, я глубоко вдыхаю, на миг отвожу глаза. Неприятное ощущение отступает, я возвращаю взгляд на фотографию. Прислушиваюсь к себе. Выискиваю малейшие проблески любви, отголоски той невидимой привязанности, которая навечно соединяет отца с дочерью. Первый страх прошел, и я не чувствую к этому человеку ничего. Неудивительно. Там, где должна быть любовь, зияет дыра.

Я высматриваю другие фотографии в гостиной, но их нет. В коридоре тоже. В него выходят четыре двери: наверное, спальни и ванная. Открываю первую дверь слева. Здесь стоит голая двуспальная кровать. Личных вещей нет. Впечатление такое, будто постояльцы только что освободили летний домик и комната ждет, когда придут уборщики и постелят свежее белье.

Закрыв дверь, я заглядываю в соседнее помещение. Односпальная кровать не заправлена, смятое одеяло откинуто в сторону. Дверцы шкафа приоткрыты, внутри висит одежда: синяя футболка, кардиган, белая блузка. Выше, на полке – пара свитеров, рукав одного свисает, словно свитер сунули на полку кое-как, в спешке. На дне шкафа валяются несколько пустых вешалок и спортивные штаны. Я присаживаюсь на краешек кровати, открываю ящик тумбочки. Возникает ощущение дежавю. Совсем недавно я сидела на кровати Элис дома, в Великобритании, и рылась в тумбочке. Тогда я нашла фотографию сестры с Люком. Что найду сейчас?

В ящике лежат мелочи: полупустой пакетик бумажных носовых платков, заколка для волос, бутылочка красного лака для ногтей, шариковая ручка. Выдвигаю второй ящик. Внутри блокнот – маленький, белый, на спирали. Сверху на первой странице большими буквами выведено: «РАБОТА», слово дважды подчеркнуто. Ниже идет перечень: дата и время. Это, наверное, относится к закусочной. Листаю страницы, одну за другой. Почти все похожи на первую. Есть парочка с напоминаниями о делах, с именами. Я пролистываю веером все страницы, от конца к началу блокнота. Пусто. Ничего интересного или обличительного. Я уже готова швырнуть блокнот назад в ящик, как вдруг замечаю конверт официального вида. Он распечатан, и я заглядываю внутрь. Расчетная ведомость на имя Марты Манро, выданная «Закусочной Бич-Хаус» и датированная двумя месяцами раньше. Я откладываю конверт в сторону. Под ним лист бумаги. Он кажется неуместным, чужеродным среди остальных вещей в тумбочке, да и во всей комнате тоже. Плотная бумага формата А5, такие бывают в классических писчих блокнотах. Пальцы ощущают все неровности листа. Я подношу его к окну, откуда сквозь закрытые жалюзи просачивается узкая полоска света. На бумаге видны слабые водяные знаки. Она явно из дорогого блокнота. На листке перьевой ручкой написан номер мобильного телефона, начинающийся с 07.