– Признаюсь вам как на духу, – заявила миссис Осборн, – что я чувствую ответственность за вас. Я вам раньше об этом никогда не говорила. Мне самой это кажется немного чрезмерным, но так мне спокойнее.

– Вы чувствуете за меня ответственность? – с удивлением переспросила Эмили.

– Совершенно верно, – с непривычной категоричностью ответила Эстер. – Вы представляете собою очень большую ценность. Уолдерхерсту следует быть здесь. У меня самой не так много сил, чтобы позаботиться о вас.

– Это я должна о вас заботиться, – серьезно, но с чувством произнесла Эмили. – Я старше и сильнее. И чувствую себя лучше, чем вы.

Эстер разразилась слезами, чем в немалой степени испугала Эмили.

– Тогда делайте так, как я вам говорю, – сквозь слезы проговорила она. – Никуда не ходите в одиночку, пусть Джейн Купп всегда будет с вами. С вами уже чуть не случилось два несчастья. И пусть Джейн спит у вас в гардеробной.

По спине у Эмили пробежали мурашки. На нее вновь нахлынуло это странное ощущение опасности, которое она почувствовала, когда увидела в липовой аллее испуганную Джейн.

– Обещаю, – ответила она.

Но уже на следующий день вся картина предстала перед ней во всей своей чудовищной полноте. Картина такой ужасной, нечеловеческой жестокости, что она казалась почти гротескной.

Правда выглядела тем более нереальной, что открылась она ей в тишине и покое украшенного цветами будуара миссис Осборн, у выходящего в благоухающий сад окна.

В этот день Эмили наконец-то заметила нечто новое: Эстер наблюдает за ней, Эстер чего-то боится. И это открытие, ощущение ненормальности происходящего возродило и ее страхи. Ей казалось, что вокруг нее вырастает какая-то невидимая стена, отгораживающая ее от остального мира.

Тот день они с Эстер снова провели вместе. Погода стояла прекрасная, сад купался в лучах послеполуденного солнца. Они читали, разговаривали. В основном говорила Эстер – она рассказывала об Индии. Истории были любопытные, забавные, интересные, видно было, что они ее волновали.

Пришло время вечернего чая. Эстер ненадолго отлучилась, в это время слуга внес поднос со всем готовым для чаепития. Он нес его с той забавной торжественностью, с которой некоторые слуги мужского пола выполняют даже самые малые домашние обязанности. В последнее время они часто пили чай в будуаре Эстер. Правда, леди Уолдерхерст предпочитала чаю стакан молока, так как миссис Купп уверила ее, что чай «нервирует». Эмили села за столик, налила чай в чашку для Эстер – она знала, что та скоро вернется, и хотела, чтобы все уже было для нее готово, и стала ждать. В коридоре послышались шаги миссис Осборн, дверь открылась, и в этот миг Эмили поднесла к губам стакан с молоком.

Потом она не могла даже точно описать, что произошло. Она только помнила, как Эстер метнулась к ней, выбила стакан у нее из рук и он, проливая содержимое, покатился по полу. Миссис Осборн стояла перед ней, сжимая и разжимая руки.

– Вы это пили? – воскликнула она.

– Не успела, – растерялась Эмили.

Эстер Осборн без сил опустилась в кресло и, наклонившись вперед, закрыла лицо руками. Казалась, она на грани нервного срыва и сдерживается лишь немыслимым усилием воли.

Леди Уолдерхерст сама стала белой, как молоко, однако сидела спокойно и молча смотрела на Эстер.

– Подождите, пожалуйста, подождите, – задыхаясь, проговорила Эстер. – Подождите, пока я приду в себя. Я расскажу вам все. Я расскажу.

– Хорошо, – слабым голосом ответила Эмили.

Ей показалось, что она просидела так минут двадцать, не меньше, молча глядя на тонкие руки, которыми закрывалась Эстер. Но на самом деле прошло от силы пять минут, прежде чем миссис Осборн опустила руки и нервно сжала их между коленями.

Она заговорила очень тихо, чтобы никто со стороны не мог ее расслышать.

– Вы понимаете, – спросила она, – что вы означаете для нас, для меня и моего мужа?

Эмили покачала головой. Ей это показалось проще, чем произнести хоть слово – так она была поражена.

– Да, думаю, что не понимаете. Вы, похоже, вообще ничего не понимаете. Может, потому что вы так невинны, а может, потому что так глупы. Вы представляете собою то, что мы имеем право ненавидеть больше всего на свете.

– И вы тоже меня ненавидите? – переспросила Эмили, чтобы хоть как-то протянуть время, пытаясь внутренне приспособиться к этой чудовищно невероятной ситуации, понимая, однако, что это совершенно бессмысленный вопрос.

– Порою – да. А порою нет, к удивлению для самой себя.

Она помолчала, глядя вниз, будто силясь прочесть на ковре ответ, а потом снова подняла глаза и продолжала приглушенным голосом:

– Когда я не испытываю к вам ненависти, думаю, это происходит потому, что мы обе… Мы обе женщины в особом положении. Но перед этим все было по-другому.

В глазах Эмили появилось то самое выражение, которое Уолдерхерст однажды сравнил с выражением глаз «той милой зверушки, которую он видел в зоопарке». Из этих глаз выкатились две чистые и честные слезы.

– Вы можете мне навредить? – нерешительно спросила она. – Вы можете позволить другим нанести мне вред?

Эстер наклонилась еще дальше вперед, глаза ее яростно сверкали, она вся дрожала.

– Да неужели вы не понимаете? Как вы не видите? Если бы не вы, то мой сын стал бы маркизом Уолдерхерстом – мой, а не ваш!

– Я понимаю, понимаю, – пролепетала Эмили.

– Слушайте! – сквозь зубы продолжала миссис Осборн. – Пусть так, но есть вещи, которые я не могу вынести. Я думала, что могу, но нет. И неважно, почему. Скажу вам правду. Вы значите собою слишком многое. Вы – громадное искушение. Поначалу никто ничего не планировал. Все происходило постепенно. Видеть, как вы улыбаетесь, как вы радуетесь, как вы обожаете эту чопорную свинью Уолдерхерста – это было невыносимо, и в наших головах начали возникать всякие идеи, они стали развиваться, разрастаться, потому что их постоянно что-то подкармливало. Если Уолдерхерст приедет домой…

Леди Уолдерхерст положила руку на лежавшее перед нею на столе письмо.

– Я получила от него утром известие, – сказала она. – Его отослали в горы, потому что у него случилась небольшая лихорадка. Ему прописали покой. Так что, как видите, он пока не может приехать.

Она дрожала, несмотря на то что приказала себе сохранять спокойствие.

– Что было в молоке? – спросила она.

– Тот индийский корень, который Амира давала деревенской девушке. Вчера ночью я сидела под деревом и слышала, как они об этом говорят. Об этом корне знают только индийские женщины, и то немногие.

В словах, которые затем произнесла бедная леди Уолдерхерст, была какая-то особая серьезность.