– А вот это, – сказала она, – было бы самым страшным и жестоким поступком из всех.

Миссис Осборн встала и подошла к ней вплотную.

– Если бы вы поехали кататься на Фаустине, с вами случился бы несчастный случай. Вы могли бы погибнуть, или выжили бы, но все равно это был бы несчастный случай. Если бы вы вышли на лестницу до того, как Джейн Купп заметила сломанную балюстраду, вы бы погибли – и это снова был бы несчастный случай. Если бы вы облокотились на перила на мостике, вы бы утонули, но и в этот раз никого и ни в чем нельзя было бы обвинить.

Эмили судорожно вздохнула и высоко подняла голову, как будто хотела подняться над растущей вокруг нее стеной.

– И ничего нельзя было бы доказать, – сказала Эстер Осборн. – Я жила среди этих людей, я знаю. Если бы Амира ненавидела меня, и я не могла бы от нее избавиться, я бы умерла – от совершенно естественных причин.

Она наклонилась и подняла с ковра пустой стакан.

– Хорошо, что он не разбился, – сказала она и поставила стакан на поднос. – Амира подумает, что вы выпили молоко, но оно не причинило вам никакого вреда. И вы в очередной раз избежали смерти. Это ее напугает.

Эстер вдруг расплакалась как ребенок. Сквозь рыдания она приговаривала:

– Ничто меня не спасет! Мне придется возвращаться! Придется возвращаться!

– Нет, нет! – вскричала Эмили.

Молодая женщина вытерла слезы кулачками.

– Сначала, когда я вас ненавидела, – проговорила она чуть ли не с обидой, – я думала, что смогу позволить всему идти, как идет. Я просто наблюдала и наблюдала. Но это оказалось для меня слишком невыносимым. Я сломалась. Думаю, я сломалась как-то ночью, когда почувствовала, как у меня где-то в боку стало что-то биться.

Эмили встала. Она стояла очень прямо, почти как тогда, в тот памятный день на вересковой пустоши, когда мисс Фокс-Ситон так же поднялась и встала перед маркизом Уолдерхерстом. На нее вдруг снизошел странный покой.

– Что же мне делать? – проговорила она ровным голосом, как будто спрашивала совета у хорошего друга. – Мне страшно. Скажите мне.

Маленькая миссис Осборн тоже стояла прямо и смотрела на нее снизу вверх. У нее вдруг мелькнула совершенно не относящаяся к делу мысль: она вдруг подумала, как высоко эта глупая женщина держит голову, как гордо сидит эта голова на ее широких плечах, и как похожа она сейчас на изваянную кем-то из Королевской академии искусств Венеру Милосскую. «Боже, какая нелепая мысль, о чем я только думаю», – мелькнуло у нее в голове.

– Уезжайте, – сказала она. – Все происходящее выглядит как дурная пьеса, но я знаю, о чем говорю. Скажите всем, что уезжаете за границу, что вам так посоветовали. Сохраняйте спокойствие, как будто ваш отъезд – обычное дело. Просто спрячьтесь где-нибудь и призовите мужа домой, как только он сможет передвигаться.

Эмили Уолдерхерст провела рукой по лбу.

– Это действительно похоже на какую-то пьесу. Довольно неприличную.

Эстер расхохоталась:

– Еще какую неприличную!

Рассмеялась она вовремя, потому что открылась дверь, и в будуар вошел Алек Осборн.

– О чем таком неприличном вы тут говорите? – осведомился он.

– Я кое о чем рассказывала Эмили, – продолжая слегка истерично смеяться, пояснила Эстер, – но вы еще малы слушать такие вещи. Вам можно рассказывать только приличное.

Он улыбнулся похожей на оскал улыбкой.

– Вы тут что-то разбили? – спросил он, глядя на ковер.

– Это я виновата, – сказала Эстер. – Пролила чай с молоком. На ковре останется пятно, и это тоже неприлично.

Она росла среди туземных слуг и научилась врать, не моргнув глазом. У нее всегда находилось соответствующее оправдание.

Услышав, как перед дверью их жилища остановился конный экипаж, миссис Уоррен опустила книгу на колени и придала своему симпатичному лицу выражение приятного ожидания, что само по себе указывало на наличие у ее мужа, который в данный момент вставлял в дверь ключ, интересных и желаемых качеств. Человек, который после двадцати лет брака был способен вызвать на лице умной женщины подобное выражение, был, безусловно, личностью, чья жизнь и профессиональная деятельность были столь же впечатляющими, как его характер и взгляды.

Доктор Уоррен был человеком такого склада, который мог бы вести яркую и полную сюрпризов жизнь даже на необитаемом острове или в Бастилии. Темперамент увлекал его в приключения, а воображение могло разукрасить даже самые незначительные события. В силу профессиональной деятельности, которой были заполнены его дни, он знал множество чужих секретов, и многие тайны были ему открыты, поэтому он обладал навыком фиксировать и запоминать любые впечатления, которые могли бы пробудить воображение людей, даже отмеченных меньшей живостью фантазии, и возбудить чувства даже у бесчувственных особ.

Вошел он с улыбкой. Ему было около пятидесяти. Крепкого сложения, мужественный, широкоплечий, он обладал здоровым цветом лица, решительным взглядом и подбородком человека, с которым разным злодеям и мошенникам связываться бы не стоило. Он уселся в кресло у камина, чтобы поболтать с женой – это был их обычный ритуал перед тем, как они расходились по своим комнатам переодеться к ужину. На протяжении проведенных вне дома дней он предвкушал эти беседы у камина и частенько делал мысленные заметки: «Вот об этом следует рассказать моей Мэри». Она, в ходе своих женских домашних дел, занималась тем же. Между семью и восемью вечера они предавались восхитительной возможности разговаривать друг с другом. И на этот раз он, как всегда, взял ее книгу, быстро проглядел, задал несколько вопросов, ответил на несколько вопросов, но она видела, что его ум занят чем-то другим. Она хорошо знала этот несколько отстраненный взгляд и ждала, когда он, наконец, встанет и начнет расхаживать по комнате – руки в карманах, голова чуть откинута назад. После этого он обычно принимался тихонько насвистывать и хмурить брови, а она, следуя установившемуся порядку, возвращала его к действительности.

– Я совершенно уверена, – говорила она, – что ты столкнулся с одним из твоих Необычных Дел.

Последние два слова интонационно были взяты в кавычки. Из всего того интересного, чем он занимался и чем оживлял ее существование, Необычные Дела были самым захватывающим. Он начал обсуждать их с нею уже в первый год их совместной жизни. Случилось так, что одно из таких дел затронуло ее непосредственно, и ее непредвзятое мнение и умение суммировать разрозненные детали оказали ему такую ценную помощь, что с тех пор он не раз прибегал к ее способности видеть четкие логические связи. А она с энтузиазмом ждала каждого следующего Необычного Дела. Правда, иногда эти истории были тяжелыми и причиняли душевную боль, но все равно все они могли невероятно заинтересовать, а порою доставляли даже удовольствие. Имена и личности персонажей этих историй ей были безразличны – достаточно было самой драмы, он же не имел права разглашать эти имена из соображений профессиональной этики. Она бесконечно уважала правила его профессии и не задавала вопросов, на которые он не мог бы свободно ответить, и избегала любых, даже ненамеренных возможностей узнать то, что знать было не положено. Всегда было достаточно самого Необычного Дела. Когда она замечала этот слегка отсутствующий вид, то уже начинала подозревать приближение чего-то интересного, а уж когда доктор принимался беспокойно ходить туда-сюда и насвистывать, она точно знала: муж обдумывает, как и что ей рассказать.