Она сидела в темноте, вдыхала аромат ночных цветов из сада и вспоминала всех известных ей убийц. Некоторые из них когда-то были вполне уважаемыми людьми, но все они все они дошли до такого момента в жизни, когда у них возникла мысль, которая прежде, пока они еще были уважаемыми людьми, возникнуть просто не могла. Мысль, которую они поначалу от себя гнали. Она была уверена, что эти изменения происходили медленно. Поначалу мысль, идея казалась дикой и даже смешной, что-то вроде злой шутки. Потом эта злая шутка все вспоминалась и вспоминалась, пока не переставала казаться смешной и над нею не начинали размышлять. Такое всегда случается, когда чего-то очень хочешь или, напротив, не хочешь, когда сама мысль о том, что ты не можешь чего-то получить или, напротив, вынужден с этим жить, становится непереносимой, доводит тебя до безумия. Мужчина, который ненавидит женщину, но не может от нее избавиться, ненавидит ее лицо, ее взгляд, прическу, звук ее голоса и эхо шагов, которого сводит с ума ее близость и мысль о том, что он никогда не освободится от всего этого, мужчина, который когда-то был вполне обыкновенным, сравнительно покладистым и разумным, постепенно доходит до состояния, при котором удар ножом, выстрел, да и просто удар чем-то тяжелым кажутся не только приемлемым, но неизбежным решением. Или возьмем, например, людей, долго терпевших обиду, людей, терзаемых желаниями и достигших точки, после которой они решили взять силой то, в чем судьба им так долго отказывала. Мысли бурлили у нее в голове, она испытывала даже что-то вроде легкой лихорадки, сидя здесь, в тишине и покое ночи.

Она неделями жила в страшном напряжении, и ее чувства, казалось, утратили всякую связь с действительностью.

Она знала слишком много, но при этом ни в чем не была уверена.

Они с Алеком оба были из тех, кто начинают с дурной шутки, затем вовлекаясь в нее все глубже и глубже. Было невозможно не думать о том, что могло бы им принадлежать, и о том, чего они могут лишиться навеки. Если бы сегодня не проверили вдруг перила, то уже сейчас эта здоровенная, тупая Эмили Уолдерхерст мирно покоилась бы среди водорослей!

– Всех нас ждет неминуемый конец, – сказала себе Эстер. – И ведь все было бы кончено за минуты! Говорят, это совсем даже и не больно.

Губы у нее искривились, она стиснула коленями дрожащие руки.

– Это мысли убийцы, – пробормотала она раздраженно. – А ведь я никогда не была плохой.

Перед ее мысленным взором возник образ Эмили, лежащей в глубине, среди темных водорослей. Шпильки выпали из каштановых волос, и пряди их накрыли белое лицо. А ее глаза? Они широко открыты и смотрят сквозь толщу воды, или полузакрыты? А эта детская улыбка, которая казалась такой странной на лице взрослой женщины… По-прежнему ли она улыбается, словно спрашивает: люди, что я вам сделала, почему я должна была утонуть? Эстер была уверена, что на лице утопленницы застыл бы именно этот вопрос.

А как же ей везло! Уже один ее радостный взгляд любого мог довести до бешенства. Да, но почему, почему она не имела права быть счастливой? Она всегда старалась быть любезной и всем помогать. Она была до глупости доброй. А когда она привезла эти вещички из Лондона, Эстер, как ни противно ей было об этом вспоминать, даже прослезилась и расцеловала ее. У Эстер до сих пор стояли в ушах ее простые слова:

– Не благодарите меня, не надо. Давайте просто вместе порадуемся.

И все-таки она могла бы теперь покоиться на дне пруда, среди водорослей. И всем бы это показалось несчастным случаем, хотя никакой случайности бы не было. В этом она точно уверена. И, четко представив себе все, что последовало бы потом, Эстер вздрогнула.

Она почувствовала, что ей не хватает воздуха, и вышла в сад. Она была не в силах перенести мысль о том, что оказалась нитью в паутине, которую не собиралась плести. Нет, нет, у нее случались приступы отчаяния и моменты, когда она испытывала злобу, но ничего подобного она не имела в виду. Она почти надеялась, что если уж и суждено случиться чему-то нехорошему, чему-то ужасному, то она ничем не могла бы этому воспрепятствовать – почти. Ах, о таком просто невозможно думать!

Идя по заросшей травой тропинке к скамейке под деревом, она казалась себе слишком маленькой, ничтожной, слишком молодой – и безнадежно испорченной. Само спокойствие и тишина ночи приводили ее в ужас, особенно когда раздавалось уханье совы или крик какой-то еще ночной птицы.

Она, наверное, целый час просидела в темноте. Могучие ветки дерева скрывали ее ото всех.

Потом она говорила себе, что ее, видно, привели и удержали на этом месте, в созданном ветвями убежище, высшие силы, потому что она точно не должна была там оказаться и стать свидетельницей тому, чему стала.

Когда она, наконец, вышла из своего убежища, то задыхалась от ужаса. Она прокралась в комнату, дрожащей рукой зажгла стоявшую у постели свечу, и ее зыбкий свет выхватил из темноты искаженное гримасой страха смуглое личико. Потому что там, под деревом, она услышала рядом с собой чей-то шепот и заметила, как за укрывавшими ее ветвями мелькнуло что-то белое. Она прислушалась…

В простоте своей Эмили Уолдерхерст не могла не порадоваться, что кого-то из находившихся рядом с ней покинуло мрачное настроение.

На следующее утро, за завтраком, Эстер, казалось, забыла о своем вчерашнем дурном расположении духа и демонстрировала Эмили и дружелюбие, и теплоту. После завтрака она увлекла Эмили в прогулку по саду.

Эстер еще никогда не выказывала к ней такого интереса. Она задавала ей бесконечные вопросы, некоторые на грани интимности. Они долго разговаривали, и Эмили подумала о том, как мило со стороны миссис Осборн так беспокоиться по поводу ее здоровья и состояния духа, так интересоваться бытовыми подробностями, вроде того, как ей готовят, да как подают, как будто это имело хоть какое-то значение. И как несправедливо с ее, Эмили, стороны было полагать, будто миссис Осборн совершенно не интересует, как долго еще лорд Уолдерхерст намеревается отсутствовать. Оказывается, ее очень это заботило, и она считала, что ему следует вернуться как можно скорее.

– Пошлите за ним, – вдруг сказала она. – Пошлите за ним сейчас же.

Серьезность, которая была написана на ее смуглом маленьком личике, растрогала Эмили.

– Как это замечательно, Эстер, что вы так обо мне беспокоитесь! Я и не подозревала, что это для вас так важно.

– Он должен вернуться, – повторила Эстер. – Вот и все. Пошлите за ним.

– Я вчера уже написала ему, – смущенно ответила Эмили. – Я перенервничала.

– Я тоже перенервничала, – ответила Эстер.

И Эмили поняла, что так оно и есть – по нервному смешку, который вырвался у Эстер.

Во время пребывания Осборнов в Полстри женщины, естественно, часто виделись, но в последующие два дня они почти не расставались. Теперь, когда Эстер продемонстрировала ей все свои лучшие черты в качестве подруги и компаньонки, Эмили чувствовала себя намного уверенней. Но кое-что укрылось от ее внимания. Она не заметила, что миссис Осборн не спускает с нее глаз и не оставляет ее одну, доверяя ее только заботливым рукам Джейн Купп.