Отправились из Mâcon в 9 часов утра, завтракали в Dijon [Дижон] и приехали в Париж в 5. Дорога происходила с таким же церемониалом, как и в первый день. На Парижской станции, великолепно украшенной нашими и Французскими Флагами, меня встретил Принц Наполеон [73], которого я тотчас узнал по его сходству с первым Наполеоном.

Тут же были Маршал Magnan, Главнокомандующий Парижской армии и важные другие военные и гражданские власти и сзади все наши Русские дамы. Принц меня повел к войску. Были выставлены 2 эскадрона гидов верхом, один батальон Гвардии в медвежьих шапках и с белыми лацканами и один батальон линейной пехоты. Пройдясь по фронту, мы сели в открытую коляску и с эскортом гидов поехали во Дворец через place de la Bastille [площадь Бастилии], по всем бульварам, place de la Concorde [площадь Согласия] и rue de Rivoli [улица Риволи].

Везде была неимоверная толпа, достойная Московской толпы, и все были чрезвычайно учтивы, снимали шапки, кланялись и даже по временам кричали. Во многих окнах были выставлены русские и французские флаги. Вообще можно сказать que l’accueil е́tait tout à fait sympathique [74]. Только что мы вышли из коляски во дворце, я увидел наверху лестницы Императора в полной форме и Андреевской ленте. Он сошел ко мне навстречу до нижней площадки лестницы, что считается неимоверной учтивостью, и до сих пор ни для какого Принца не делалось.

Он мне сказал, что он очень доволен видеть меня в своей столице, я отвечал, что доволен, что могу лично его благодарить за прием по всей Франции. Он очень похож чертами лица на портреты, но ни на одном из них нет его настоящего выражения. Цвет лица у него очень бледный и желтый. Он полголовою меньше меня ростом. Он повел меня наверх в залы и представил меня Императрице [75]. Она очень похожа на все портреты и действительно чрезвычайно мила собою.

В это первое свидание она была очень embarrassе́e [76]. Тут тотчас последовали обоюдные представления всех свит, а потом Император меня повел в назначенные для меня комнаты в Pavilion Marsan [Павильон Марсан]. Окна выходят на Тюильрийский сад и на улицу Rivoli. В 7½ часов, одевшись во фрак, короткие штаны и чулки, я сделал маленький визит Принцессе Стефании Баденской, а потом мы тотчас пошли к столу.

Я сидел подле Императрицы, которая все время очень мило со мною говорила. После обеда был у меня первый весьма длинный разговор с Императором, но который невозможно передать. Он ни на одном предмете долго не останавливался, а переменял их беспрестанно, не впускаясь в объяснения. Только что коснется интересного предмета, и только что я навострю уши, чтоб слушать, глядь – он вдруг перескочил на совсем другой предмет.

Так он начал говорить про войну, в этом роде: Je trouye que quand une guerre est finie, une guerre qui a е́tе́ menе́e avec honneur, dans laquelle les deux parties ont appris à s’estimer mutuellement, – qu’on peut qu’on doit revenir alors sur cette guerre sans passions, et la regarder comme un fait historique, et comme un objet d’е́tudes sе́rieuses. Dans la nôtre par exemple, il у a eu des fautes immenses de commises des deux côtе́s, et surtout de nôtre [77].

Вот я и усугубил внимание и слушаю, что-то теперь будет. Он прибавил несколько слов об опасности делать высадки наобум и выступать в сухопутный поход, не обеспечивши места высадки, и потом вдруг замолчал и перескочил на совсем другой предмет, и этак несколько раз. В течение этого разговора я ему передал то, что Ты мне приказывал ему сказать, что Ты доволен возобновлением дружественных с ним связей, имеешь договоренность dans sa loyautе́ [78] и на него рассчитываешь и полагаешься на часто им повторенные уверения хорошего расположения.

Он тоже отвечал общими фразами, весьма учтивыми, но не выражавшими ничего особенного, никакой особой мысли, с’е́tait des lieux communs [79], как то que les bons sentiments doivent prе́cе́der les bonnes relations [80] и тому подобное. Видно было, что он не хотел вдаваться в дальнейший разговор, qu’il tâte le terrain[81], прежде чем высказаться, что он, одним словом, весьма осторожен.

Замечательна игра его физиономии, когда он говорит о предметах неважных или второстепенных, у него лицо оживляется, является даже улыбка, но только что разговор коснется предмета серьезного, политики, войны или тому подобное, оно вдруг изменяется, улыбка исчезает, оно вытягивается и делается impassible [82], то есть он мгновенно надевает на себя официальную маску, one figure de convention [83], за которой никак не раскусишь, что он внутренно думает.

Это меня до сих пор более всего в нем поразило. Но я Тебя прошу не делать еще себе из этого никакого окончательного заключения. Это только первое мое впечатление, и я его слишком мало еще видел, чтоб обсудить его настоящим образом. Вообще он был очень учтив и мил, привел меня даже вниз в свой собственный кабинет, вместе с Принцем Наполеоном, потчевал нас сигарами и очень мило разговаривал, но явно избегал важных предметов. Все это продолжалось до ½ 11-го и было весьма утомительно.

Воротившись домой, я отправился пешком к моему другу Орленку [84], которого увидел в первый раз после раны. Можешь себе вообразить, какое это было свидание.