Мы пролезли через дыру в заборе, немного побродили по одиночке, вглядываясь в суперстарые надгробия, кое-какие аж 1850 года. Лори, выпрыгнув из-за дерева, обхватила меня руками и поцеловала, а затем снова убежала. Через пару минут мы все уселись вокруг самого большого надгробия, на нем было написано ФУЛТОН, оно было гигантское и прямоугольное, и Майк зажег сигарету.

Стояла тьма, сквозь ветви над головой проглядывали куски синего ночного неба, и я нащупал руку Дори. Ничего не было видно, кроме светлячков и кратких вспышек фар на шоссе. Я мог разглядеть очертания головы Майка и носа Дори, а Эрин была большим темным пятном. Время от времени я оглядывался, чтобы убедиться, что на нас не выпрыгнет какой-нибудь коп или псих. Дори прижалась ко мне, и я почувствовал запах ее волос и подумал, что я самый настоящий везунчик.

— Мой папа, — сказал Майк, — он рассказывал, что они с приятелями однажды сюда выбирались.

— Да ладно? — сказал я.

— Ну знаешь, когда они были детьми или там подростками. Я спросил, видел ли он что-нибудь, но он так и не ответил.

— А не пиздишь? — спросила Дори.

— Нет, — сказал Майк. — И я спрашивал его и спрашивал, и он наконец сказал: «Если я тебе расскажу, ты неделю не сможешь спать».

— Ничего себе, — сказал я. — Плохи наши дела.

— Да уж, — сказал Майк. — В общем, я уговорил его рассказать, что он видел.

— И?

— Он рассказал, что они с приятелями сидели, выпивали и все такое, а потом из ниоткуда вышел этот человек — такой очень высокий в высокой черной шляпе, как у Линкольна, знаете, и подошел к ним, и мой папа пустился бежать.

— Господи, — сказал я. — Приятель, жуть-то какая.

— Да, — сказал Майк. — Знаю. Потому что, ты знаешь, мой папа… его хрен испугаешь.

— Черт, — сказал я. — Впечатляет.

Мы все стали оглядываться, затаив дыхание и робко прислушиваясь.

— Я не хочу умирать, — прошептала Эрин Макдугал, и вдруг ни с того ни с сего заплакала. Это напугало меня. По-моему, у ее папы была эмфизема, и он был вроде как лежачий больной, знаете, умирающий, и весь этот разговор о привидениях и смерти расстроил ее, понимаете. Но девчонка, плачущая на кладбище, ну, это, знаете, совсем никуда не годится. Майк обнял ее, и она положила голову ему на колени и сказала: «Простите, ребята, простите. Это все из-за отца», — и внезапно я подумал о своем папе и, чего уж там, о маме, о которой я не слишком много думал, потому что с ней было не так легко ладить, наверное, и о том, что бы я, черт возьми, стал делать, если бы кто-то из них умирал или, того хуже, умер? И на секунду я вспомнил о Гретхен, и о ее маме, и о похоронах, и, ну, обо всем об этом, и, я не знаю, я почувствовал такой страх, что мне стало не до привидений.

Дори потянула меня за руку, и через секунду мы уже бежали, я и Дори, и я спросил: «Куда мы?», и она сказала только: «шшш», и я сказал: «Дори, я серьезно», и она только сказала: «шшш» снова, и мы вдвоем бежали в темноте, потому что фонарик был у Майка, и он все еще сидел на кладбище, а мы бежали через лес, только мы двое, и я не хотел оборачиваться назад, я хотел только бежать, сжимая руку Дори.

Каким-то образом мы вернулись к машине, и я задыхался, и Дори схватила меня, и стала целовать, как сумасшедшая, и я спросил: «Что? Что это было?», и она стала расстегивать мне штаны, и мы запрыгнули на заднее сиденье старенькой «камри» Эрин Макдугал, и это была одна из лучших ночей в моей жизни. Честное слово.

«Хронология жизни Бостонского душителя» — которую я нарыл в книге, что дала мне Дори, потому что Майк был то ли слишком подавлен, то ли слишком занят, сюсюкая с Эрин Макдугал, и весь выпускной проект лежал на мне, — не предоставила особой пищи для размышлений.

4 янв. 1964 — мисс Мэри Салливан, девятнадцати лет, последняя из одиннадцати жертв, найдена мертвой, предположительно убита в своей квартире в квартале Бикон-Хилл в Бостоне.

4 марта 1965 — Альберт Десальво, рабочий, отбывающий срок за вооруженное ограбление и различные преступления сексуального характера, признает себя виновным в совершении одиннадцати убийств, приписанных Бостонскому душителю, а также двух других. Однако он так и не был осужден ни за одно из убийств.

25 нояб. 1973 — Десальво убит в тюрьме сокамерником.

Но затем я нарыл вот что:

Еще будучи мальчиком, Альберт Десальво хвастался тем, что может эякулировать пять или шесть раз в день. Впоследствии он женился на женщине, которая не в состоянии была удовлетворить его постоянную потребность в сексуальном контакте. Бостонский душитель совершал свои убийства в 1962–1964 годах. Жертв обычно находили убитыми в их собственных квартирах, изнасилованными и связанными предметами собственной одежды. Для стиля Бостонского душителя была характерно то, что он оставлял обнаженные тела в очень тщательно продуманных и зачастую непристойных позах, с завязанными на их шеях в декоративной манере орудиями удушения.

Как это изменило Америку? Вот уж не знаю. Я думал, может быть, люди вынуждены были, ну, подавлять сексуальные желания и, типа, боялись, и были такие мужчины, такие люди типа животных с этими яростными сексуальными порывами, знаете, потому что, если честно, именно так иногда чувствовал себя я. Чувствуя себя безумным, я все время думал о сексе и мастурбировал как сумасшедший. В смысле, иногда мне становилось страшно, правда, как будто это психическая болезнь или что-то в этом роде, и я боялся что, может быть, люди видят, о чем я фантазирую, видят, какой я выродок, потому что думаю обо всяком непотребстве. В общем, еще я нашел вот какую странную информацию о серийных убийцах вообще, из другой книжки Дори:

Подавляющее большинство серийных убийц — гетеросексуальные мужчины европеоидной расы, в возрасте от двадцати до сорока лет, имеющие проблемы в сексуальной сфере и низкую самооценку.

Ну точно как мы с Майком! Еще я нашел вот это:

В детском возрасте серийные убийцы могут получать удовольствие от истязания животных, поджогов и обычно страдают хроническим энурезом. В подростковом возрасте многие серийные убийцы переносят травму головы и страдают от алкогольной и/или наркотической зависимости. Также для них характерно сильное чувство отчуждения, отсутствие непосредственного окружения.

И опять-таки это вполне мог быть Майк, я, или даже Дори, не знаю. Думаю, в этом было все дело. Как будто эти серийные убийцы чувствовали себя неприспособленными к жизни, и им было за это стыдно, что только ухудшало ситуацию, и вроде как, поскольку эти серийные убийцы были одиночками и убивали людей и все такое, это, вероятно, сделало Америку более недоверчивой, знаете, вроде как люди стали тогда более замкнутыми и отчужденными и все такое. Принадлежать чему-то, чувствовать себя частью чего-то, или быть с кем-то, кто по-настоящему тебя понимает, было очень важно, наверное, и, может быть, вот как это изменило Америку — заставив людей не доверять друг другу, беспокоиться, и в результате, вероятно, ослабив их связь друг с другом, а потому все ухудшалось и ухудшалось, пока вся Америка не стала такой, как наш район, где люди друг с другом даже не разговаривают. Может, это идиотизм — думать о таких вещах, типа серийных убийцах и одиночестве и обо всем прочем, не знаю. Может, лучше об этом не знать. Может, лучше просто продолжать верить, что все в порядке, даже когда каждую минуту может случиться что-то по-настоящему страшное.