Дядя Толя поворачивает к Карману. Отстранённо замечаю, что сейчас ветер стих, и деревья неподвижны. Из-за туч вышла луна, и все вокруг серебрится в её свете. Волшебный ночной пейзаж удивляет своим покоем.

Мы минуем пограничный лес, и в Кармане такая же картина, но теплее. Только я этого совсем не ощущаю. Мне всё так же холодно, и болит голова, как от простуды. Тело ломит, выгибает, как от непосильной физической нагрузки. Равнодушно вспоминаю, что мне всё-таки тоже сегодня досталось.

Подъезжаем к дому, маленькая деревня спит, не светится ни одно окно. Открываю дверь машины, пока Ба расплачивается, суёт дяде Толе несколько красных бумажек. Надо же, в голову никогда не приходило спросить, откуда у нас деньги. В чьей квартире я живу, или как получить документы. Мне уже пятьдесят лет, а по документам – двадцать. На всём готовом сижу, сама ни к чему не способна.

Выхожу из машины, ступаю голыми ногами по мокрой от росы траве. Даже не верится, что мы с Максом уехали отсюда всего несколько часов назад. Мерно стрекочут кузнечики где-то в кустах, подчёркивая картину мирного сна. Бреду по тропинке к дому, меня шатает. Захожу в тёмные сени, потом в коридор. Лунный свет проникает в окна, и привычная обстановка делается неузнаваемой. Тикают часы, что так понравились Максу. Кроме них, в доме не слышно ни звука. Даже мыши тут не живут, и не бывает насекомых. Подхожу к часам, открываю дверцу, останавливаю их, не надо больше тикать. Зажечь, что ли, лампу? Да и так всё видно. Подхожу к кровати, где прошлой ночью мы с Максом спали, вижу тёмное что-то на светлом покрывале. Поднимаю – это его чёрная футболка, которую он сменил после бани. Забыл. Прижимаю её к лицу, она ещё Максом пахнет, такой вкусный, такой родной запах.

Слёзы кончились, из глаз не падает ни слезинки. Залезаю на кровать прямо в пальто, скрючиваюсь, подтягиваю к себе грязные коленки. Зарываюсь лицом в его футболку, двумя руками её прижимаю.

Входит в комнату Ба, зажигает лампу. Чувствую, что она стоит и на меня смотрит. Потом слышу, как она подходит, на кровать рядом со мной садится. Гладит меня по волосам, тяжело вздыхает. Пусть только не говорит, не могу больше ничего слушать! И не надо меня жалеть, я всё это заслужила. Я любимому не помогла, не встала, как равная, рядом. Не достойна я такого мужчины, мне бы дома сидеть, вышивать, вон, крестиком, на большее я не способна.

***

Я проснулась утром с ощущением, что лучше всего не просыпаться. В окна светит июльское солнце, неподалёку кудахчут куры. Брякает чем-то на кухне Ба, оттуда доносится запах пищи. Наверное, вкусный, но меня от него воротит. И мерзкий привкус во рту, как после рвоты.

Я всё ещё в пальто, укрытая одеялом. Понимаю, что Ба укрыла меня ночью, когда я внезапно заснула. Неловко сажусь на кровати, вытаскиваю себя из-под одеяла. Стягиваю пальто, подхожу к зеркалу и оглядываю себя уныло. На голове колтун, локти и колени в земле. На теле проступили тонкие синяки-полоски от сетки. Блин, мне не хочется даже помыться, вообще не могу шевелиться.

– Пойдём, покормлю тебя, – Ба возникает в дверях, вытирая руки полотенцем. Как всегда, строгая, скупая на чувства. А я просто стою, и всё, что могу – это хлопать глазами. Она осматривает меня с видом опытного психиатра. Проходит в комнату, достаёт из шкафа тёплый пушистый халат, с нижней полки выуживает мои объёмные мохнатые тапки.

– Нет, не дело, пойдём в баню, помогу тебе обмыться, – командует Ба, и я привычно подчиняюсь. Она забирает из кухни ведро горячей воды, и мы идём друг за другом в баню. Ба наливает воду в тазик, намыливает для меня маленькую мочалку.

– Да проснись ты, Ажан, – всовывает она мочалку мне в руки. – Он не умер! Вот вернётся, а ты тута… Дошла до ручки! И тебе, может, теперь не только о себе заботиться надо.

Я намыливаюсь и стучу зубами. В бане холодно сейчас, и хоть в тазике вода и тёплая, меня колотит. Но зато действительно просыпаюсь. Мою волосы, уже холодной водой, горячей на всё не хватило. Обливаюсь ещё одним тазом холодной, наскоро вытираюсь. Эта бодрость какая-то злая, горькая, но всё же это лучше, чем тупая апатия пробуждения.

Ба не дождалась меня, оставила мыться. Кутаюсь в халат, подсушиваю волосы уже мокрым полотенцем. Иду к дому, полотенце надо повесить на бельевую верёвку. А Ба, оказывается, с утра уже бельё постирала, подхожу и вижу на верёвке постиранную футболку Макса. У меня ком подкатывает к горлу, я сжимаю кулаки, почти рву зажатое в руках полотенце. Вот зачем она! У меня от Макса больше ничего не осталось.

Задыхаюсь, так хочу закричать в своём горьком гневе. А на самом деле стою и сжимаю в руках чёртово полотенце. Бросаю его на верёвку, не расправляя, и иду медленно в дом, запахивая халат поплотнее.

Вхожу на кухню, сажусь у стола тихонько. Ба передо мной на стол ставит исходящую паром кружку.

– Выпей, тебе сейчас это надо, – говорит, и я над кружкой наклоняюсь. Вдыхаю – это не чай, но запах кажется таким знакомым. Да, этот запах мне напоминает… да, раннее детство. Мне кажется, Ба меня в детстве часто этим отваром поила.

– Ну, поила, тогда тоже было надо, чтоб кошмары не снились, – отвечает Ба недружелюбно. Она что, читает мои мысли? Это поэтому я ничего о родителях не помню? А сейчас она… стирает мне память о Максе? И футболку вот постирала. Нет! Я не хочу забывать ни одного мгновения.

Отодвигаю кружку, привычно бью в пустую тарелку яйца. Надо есть, надо, придётся заставить себя проглотить хотя бы их. Апатия сменилась злым упрямством, слишком долго я была безучастной и покорной.

– Ты себе нашла очень непростого парня, – неожиданно говорит Ба, а я смотрю на неё удивлённо. Не верится даже, что она снизошла до объяснений. – Даже я не осмелилась бы с ним…

Что значит «Я»?! Она же старая уже!

Сегодня утро чистосердечных признаний? Ба осторожно снимает с шеи свой оберег, кладёт на край стола. На моих глазах молодеет и становится девушкой, очень красивой. Высокой и стройной, с меня ростом, с длинными чёрными, с красноватым отливом, волосами, заплетёнными в толстую косу.

– Макс вот заметил, что я не бабка тебе, а ты всё не видишь. А я так привыкла да полюбила тебя, что и не думала открываться.

– Почему сейчас? – спрашиваю. Мне