В пятницу Надя пришла на работу, оформила отгул по семейным обстоятельствам и уехала к маме. Относительно запечатанного письма она ничего не сказала Ивану. Мама удивилась, когда увидела входящую дочь.

— Надя, что случилось?

— Мама, просто я соскучилась и хочу побыть с тобой.

Мама не поверила, стала поить дочь чаем, внимательно её рассматривать и ждать. Её настораживала наигранная весёлость Нади. Когда они перешли в полутёмную гостиную на диван, Надя вдруг сказала:

— Мама, я потеряла любимого человека.

— Наденька моя, ты прости меня, я даже рада — мне сразу не понравился твой Игорь.

— Мама, ты не поняла…

Договорить она не смогла, разрыдалась и никак не могла остановиться.

— Наденька, глупенькая, ты молода, у тебя вся жизнь впереди, кого-кого, а таких Игорьков ещё много встретишь… Что у тебя с ним произошло? Ты так его любишь?

Но она не отвечала, а только плакала, а очередной вопрос лишь вызывал взрыв рыданий. Мать перестала спрашивать, а просто прижала дочь к себе и гладила её по голове. Наконец она затихла, долго молча лежала на плече, а потом сказала совершенно непонятное:

— Ничего с Игорем не произошло. Да и не любила я его, так — мимолётное увлечение, а когда поняла — кто мой единственный, уже вернуть ничего нельзя. Я сама во всём виновата.

— Кто он?

— Ваня. Я тебе рассказывала о нём. Он пришёл к нам на работу в тот же месяц, что и я.

— Да я помню, но ведь ты так несерьёзно всегда к нему относилась, да и с улыбкой назвала его потом ботаником. Последний год ты вообще о нём ничего не говорила.

— Да, мама, это — он.

— Ничего не понимаю. У вас было так всё серьёзно? Ну ладно. И что? Он не простил тебе Игоря?

— Нет, дело не в Игоре, всё страшнее. Когда я встретила Игоря, я отвернулась от Ивана — ну как бы перестала замечать. Нет, я не бросила его, я так вообще не рассуждала — я просто отвлеклась на Игоря. А он был со мной, он был во мне, он был частью моей жизни — я только теперь это поняла.

— Надя, ты сейчас оправдываешься сама перед собой. Лучше расскажи мне о Ване.

Всё, что передумала Надя за два дня, она теперь стала пересказывать маме. Она сбивалась, возвращалась, что-то давно забытое всплывало в её памяти. Она выплёскивала гнетущие мысли — и ей становилось легче. То вдруг она осознавала, что была в том далёком эпизоде не права, и слёзы увлажняли глаза.

Мама слушала, многого не понимала, но более всего её поражала внешняя разительная перемена, произошедшая с дочерью. Ещё совсем недавно она была самоуверенной, не терпящей мягких советов, считая их назойливыми, говорила, что сама разберётся в своей жизни. И вот теперь она видела её глубоко несчастной и, что самое удивительное, растерянной.

От волнения и долгого рассказа у Нади охрип голос. Мама смотрела на неё, не зная — продолжит ли она, но она смотрела в окно и думала. Тогда мама спросила:

— А что ты знаешь о его невесте?

Надя внутренне вздрогнула — так её поразило слово «невеста». Она знала её как какую-то Веру, а мама невольно открыла ей другую, горькую, правду.

— Почти ничего не знаю, да дело и не в ней — не любит он её.

— Откуда ты знаешь? Неужели он сам говорил?

— Мама, я хорошо знаю Ваню. Все женщины мира не могли бы оторвать его от меня, если бы я просто была рядом.

— Тогда в чём же дело?

— В его дурацком чувстве долга. Он не может нарушить своего слова.

— Какого слова?

— Подача заявления в ЗАГС сродни обещанию. Для него отказаться — это обман доверившегося человека. И вот ведь что непостижимо и постыдно: я сама перед собой изовралась.

— В чём?

— Я всё время считала и говорила другим, что самое ценное в мужчине — неспособность к измене, а теперь вот хочу, чтобы он бросил Веру.

— Надя, если хочешь вернуть его, надо сказать, что любишь его, а со своими обещаниями он разберётся сам.

— Если бы я была уверена, что верну его этим, я бы так и сделала. Я сильно обидела его. В детстве, чтобы я ни говорила любимым игрушкам, они всё равно любили меня, но он-то был живой, ему было страшно больно. Когда-то я говорила ему, что нельзя хвалить женщину в присутствии другой, а сама вела себя как дура: я показывала ему фотографию Игоря, а его фотографии у меня не было ни одной, я даже не догадалась их попросить — что он должен был думать.

— Надя, любящий человек прощает всё. Тот, кто любит, может быть, и не хочет этого делать, потому что обида, злоба, неумолимая логика мешают ему, но он всё равно прощает, потому что любит.

Надя слышала и не слышала — другая очень важная мысль пришла ей в голову:

— Самая большая моя ошибка не в том, что я за столько времени не разглядела его и не поняла, что мы очень похожи, а в том, что я считала его своей собственностью, принадлежащей только мне.

Надя встала, стала бесцельно ходить по комнате, новые и новые мысли приходили ей в голову:

— Ослеплённый любовью, он считал меня лучше, чем я была. Как я теперь хотела бы измениться ради него… Сам он, со времени знакомства, изменился до неузнаваемости, а я самонадеянно считала — что под моим влиянием, теперь же понимаю — под влиянием своей любви… — комок подступил ей к горлу, она замолчала.

— Любящие люди лечат недостатки друг друга… — мама запнулась и не закончила, потому что другой, более важный, вопрос ей пришёл в голову:

— А почему за два года ты не дала ему никакого ответа?

— Я считала, что он должен был добиваться… да и куда мне было спешить — он всегда рядом.

— И он больше не повторял свои слова?

— Вслух признание не повторял, но постоянно повторял его поведением. Впрочем, осенью полунамёком он всё-таки сказал.

— Что сказал?

— Что я — лучшая из женщин и для него счастье ходить со мной по магазинам.

— А ты что же?

— А я — как будто глухая была. Только сейчас я поняла, что моё двухлетнее молчание он в конце концов воспринял как мой отказ.

Мама вздохнула и сказала:

— Женщина, может быть, и не должна говорить слова любви первая, но не отвечать на них — неправильно, что-то нужно сказать: или «Да», или «Нет». Неопределённость всегда