его. Вдруг, не в тему предыдущей фразы, она сказала: «Товарищ Лукин, а не махнуть ли нам на праздники в Ленинград, прошлый раз зимой мы с тобой не попали в Летний сад. Там всё расцветёт. Я хочу с тобой погулять по Летнему саду».

Он молчал. Она посмотрела на него и увидела того прежнего Ваню, который никак не мог произнести в Абрамцево дорогие теперь ей слова и которые он с неимоверным трудом выдавил из себя уже вечером. Ей захотелось взять его под руку и прижаться к нему, но четырёхмесячная размолвка мешала ей.

Они встали и снова пошли. После долгого молчания, которое она не решалась нарушить, он произнёс:

— Я не могу с тобой поехать…

Она с нежностью посмотрела на него.

— Ванечка, я почти такую же фразу уже слышала два года назад. Ты повторяешься. Тогда ты говорил, что не можешь со мной больше встречаться, потому что… Я всё помню.

Он молчал и снова, как два года назад, не мог завершить. Тогда, давно, она просто с удивлением и интересом ждала — хватит ли у него сил признаться. Теперь же другое, радостное, чувство переполняло её.

— Я знаю всё, что ты хочешь мне сказать. Не дуйся. Давай поговорим обо всём в Ленинграде.

Но то, что она услышала, было невозможным, невероятным — она отказывалась в это верить. Те далёкие слова «…потому что я люблю тебя» он произносил, глядя ей прямо в глаза, сейчас же он отвернулся и произнёс в сторону другие, страшные, слова:

— Я не могу с тобой поехать, потому что у меня свадьба… Вчера подали заявление.

Надя вздрогнула, не разбирая, прошла по луже, окружающая картинка перед глазами куда-то ушла, сжало в груди, она услышала свой голос:

— Где ты её нашёл?

— Мы с детства живём в одном подъезде.

— И в школе вместе?

— Нет, я же в математической школе, а в какой она школе и где после школы — я не знал.

— И как же встретились? — она спрашивала машинально, ужас произошедшего овладел ею.

— Лифт сломался, мы шли, у неё из сумки вывалился кефир, я был тремя ступеньками ниже и весь кефир вместе с осколками оказался у меня на брюках.

Надежда задумалась, гримаса страдания исказила её лицо.

— Как ты не понимаешь — это же всё женский спектакль, она просто хотела познакомиться.

— Даже если так, какое это имеет значение?

— Сколько ей лет?

— Двадцать шесть. Это важно?

— Для женщины — это критический возраст. Она просто хочет замуж.

— Ты осуждаешь её за подобное желание? И почему ты говоришь о ней так зло?

Какое-то время они шли молча, а потом Надежда ответила:

— Она украла у меня моё.

— Нет, она подобрала ничейное, брошенное.

Правда слов навалилась на неё. Она, которая никогда не лезла за словом в карман, не находила что сказать. С неё слетела наносная шелуха, она превратилась в обыкновенную женщину и спросила:

— Ты ей сделал предложение?

Иван не отвечал, тогда Надя продолжила:

— Меня ты замуж не звал.

Иван медленно глубоко вдохнул, задержал дыхание, потом с трудом медленно выдохнул. Ответил не сразу. И в его голосе смешались и досада, и боль, и злость.

— А разве моё признание два года назад после Абрамцево ничего не стоит? А разве не говорил осенью, что ты самая лучшая и высшее счастье для меня быть рядом? Чего же более сказать? И разве не является оскорблением и не отдаёт пошлостью предложение женщине идти под венец, если она не находит у себя ответного чувства?

Она молчала. Он продолжил.

— Ты исчезла из моей жизни на четыре бесконечно долгих месяца. Даже тяжелее — я постоянно видел рядом женщину, ставшую вдруг безвозвратно чужой. Где ты была?

— Ты не понимаешь женщин. Ты должен был бороться.

— Бороться? С кем бороться? И потом — я не олень, мне не самка нужна была, мне нужна была женщина.

— Как её зовут? Расскажи мне о ней.

— Вера. Она чудесная, замечательная, но… — Иван замолчал и, вероятно, подбирал слова и никак не мог найти, что же после «но».

Надя ждала. Наконец он сказал:

— Не знаю, как сказать, но она — другая. Ну, например, она не будет кормить бродячую собаку колбасой и в причудливых проталинах на кучах мартовского снега не увидит величественных гор и скал, не увидит ничего, кроме грязного снега.

— Нашёл петух жемчужное зерно. — Надя помолчала и добавила: — Я хотела бы с ней поговорить.

— О чём?

— Я бы ей сказала: «Вера, пойми: не твоё это!»

— А чьё?

— Всё, на сегодня хватит.

Надя развернулась и почти побежала, Иван еле успевал за ней. Она остановилась и жёстко сказала:

— Не надо со мной.

Глава 70

Придя на квартиру, она долго не раздевалась, потом разбросала снятую обувь и плащ, бросилась на кровать, но сразу вскочила. Всё вокруг её раздражало. Она была унижена и ужасно оскорблена: как он мог предпочесть другую. Он за всё время не дал ей повода усомниться в своей преданности, она так уверовала в свою власть над ним, что даже не допускала мысли, что он может принадлежать другой женщине.

Она, со всем её умом и женской проницательностью, не смогла предвидеть простой житейской ситуации, что его, брошенного и раздавленного горем, может увести другая, перед которой у него возникнут обязательства, и он не сможет через них переступить.

Женщина любит примерять, она перемеряет десять платьев и вдруг понимает, что первое было самым лучшим, возвращается, а его уже взяли. Неумолимым барабанным боем звенела в голове песня «За полчаса до весны»; её слова, раньше воспринимаемые равнодушно, теперь звучали как выстрел.

События, связанные с Иваном, хаотично всплывали в её памяти и приобретали уже иной смысл и звучание. Его гордость, подавляемая рядом с ней, вызывала теперь не улыбку, а уважение. Она всегда чувствовала его ранимость, но часто причиняла ему боль, зная, что он простит, как прощает мать. Но более всего ругала себя за то, что не поняла и не осознала слова, когда он говорил, что Иван был её жизни вчера и есть сегодня, а завтра… И вот это «завтра» наступило, а его рядом уже нет.

Заснуть она так и не смогла. Под утро она написала письмо, запечатала и на конверте размашистым почерком, без заглавных букв и запятых, написала «вскроешь его завтра или вернёшь его мне если я приму такое решение». Когда она пришла на работу, Лена спросила:

— Надя, что с тобой? Ты выглядишь очень уставшей.

— Голова