22-го, едва явилась возможность, он побеседовал с будущим зятем — герцогом Голштинским и обещал, после поправки, съездить с ним в Ригу. Он предполагал дать герцогу Карлу-Фридриху пост генерал-губернатора Риги.

Резкая жгучая боль вновь дала о себе знать. Петр I не смог терпеть ее. Крики его раздавались по всему дворцу. Поднялся страшный жар, вызвав бред. Все врачи Санкт-Петербурга собрались у постели государя. Отчаяния не показывали, молчали, но становилось ясным — надежды на спасение нет.

Петр I уже не кричал, не имел сил. Он только стонал.

Несколько сенаторов дежурили подле него.

Денно и нощно не отходила от постели супруга императрица. Она то тяжело вздыхала, то принималась рыдать, то падала в обморок. Меж тем, пока она утопала в слезах, втайне, по свидетельству Бассевича, составлялся заговор, имевший целью заключение ее вместе с дочерьми в монастырь, возведение на престол великого князя Петра Алексеевича и восстановление порядков, отмененных императором, и все еще дорогих не только простому народу, но и большей части вельмож.

Ждали только минуты, когда монарх испустит дух, чтоб приступить к делу. До того никто не решался предпринимать каких-либо действий.

Сторонниками великого князя были фельдмаршал князь Репнин, канцлер князь Головкин, князь Василий Долгорукий, многие из духовенства…

23-го государь исповедался и приобщился Святых Тайн.

Во дворец прибыли все сенаторы, все члены Синода, весь генералитет, члены всех коллегий, все гвардейские и морские офицеры.

Дворцовая площадь была запружена народом.

В церквах молились за здравие умирающего государя.

Били колокола.

Дочери Петра рыдали в соседних покоях. Он не допускал их к себе.

В присутствии Толстого, Апраксина и Головкина, государь повелел освободить всех преступников, сосланных на каторгу (кроме убийц).

26-го, ввечеру, ему стало хуже. Его миропомазали.

Едва ли не в тот промежуток времени Ягужинский преданный Екатерине и связанный дружбою с Бассевичем, явился к нему переодетый и сказал:

— Спешите позаботиться о своей безопасности, если не хотите иметь чести завтра красоваться на виселице рядом с его светлостью князем Меншиковым. Гибель императрицы и ее семейства неизбежна, если в эту ночь удар не будет отстранен.

Не вдаваясь в объяснения, он поспешно удалился.

Бассевич (как он сам писал о том) немедленно побежал к императрице передать предостережение. Они заперлись в ее кабинете. Екатерина приказала ему посоветоваться с князем Меншиковым и обещала согласиться на все, что они сочтут сделать нужным.

Француз Кампредон, полномочный министр при русском дворе, доносил в одной из депеш: «Между тем Меншиков, не теряя времени, до самой кончины императора работая ревностно и поспешно, склонял в пользу императрицы гражданские и духовные чины государства, собравшиеся в императорском дворце. Князь не жалел при этом ни обещаний, ни угроз для этой цели».

Помогал Меншикову и Петр Толстой.

Не замедлили порешить, что следовало сделать. Меншиков, будучи шефом Преображенского полка (Семеновским командовал Бутурлин, находившийся в оппозиции к светлейшему князю), послал к старшим офицерам обоих полков и ко многим другим лицам, содействие которых было необходимо, приказание явиться без шума к ее императорскому величеству и в то же время распорядился, чтобы государева казна была отправлена в крепость, комендант которой был его креатурой.

Бассевич поспешил к Бутурлину, уговаривать его принять сторону Екатерины Алексеевны.

Иван Бутурлин, по семейным связям, принадлежал к партии оппозиционной, но у него были споры с князем Репниным и он явился в кабинет императрицы.

Екатерина Алексеевна сумела воспользоваться указаниями хороших советников и время от времени покидала изголовье мужа и запиралась в своем кабинете, ведя искусный торг с появлявшимися во дворце поочередно майорами и капитанами. Им она дала слово выплатить гвардии все положенное из своих денег. (В течение 18 месяцев офицерам гвардии задерживалась выплата жалованья). Кроме того, обещано было каждому 30 рублей награды за каждого солдата. Она же поторопилась послать в крепость деньги для уплаты жалованья гарнизону.

«27 дан указ о прощении неявившимся дворянам на смотр, — читаем у Пушкина. — Осужденных на смерть по Артикулу по делам Военной коллегии (кроме etc.) простить, дабы молили они о здравии государевом.

Тогда-то Петр потребовал бумаги и перо и начертал несколько слов неявственных, из которых разобрать можно только сии: «отдайте все»… перо выпало из рук его. Он велел призвать к себе цесаревну Анну, дабы ей продиктовать. Она вошла — но он уже не мог ничего говорить…»

Пушкин повторяет здесь Бассевича: «…она спешит идти, но когда является к его постели, он лишился уже языка и сознания, которые более к нему не возвращались…»

Так и осталась у всех нас в памяти невольная досада: недописал, недоговорил Петр I всего лишь одно слово.

И все мы, как бы завороженные, забывали последующий текст Пушкина:

«Архиереи псковский и тверской и архимандрит Чудова монастыря стали его увещевать. Петр оживился — показал знак, чтоб они его подняли, и, возведши руки и очи вверх, произнес засохлым языком и невнятным голосом: «Сие едино жажду мою утоляет; сие едино услаждает меня».

Увещевающий стал говорить о милосердии божием беспредельном. Петр повторил несколько раз «верую и уповаю». Увещевающий прочел над ним причастную молитву: верую, Господи, и исповедую яко ты еси etc. — Петр произнес: «Верую, Господи, и исповедую; верую Господи: помоги моему неверию», и сие все, что весьма дивно (сказано в рукописи свидетеля), с умилением, лице к веселию елико мог устроевая, говорил, — по сем замолк…

Присутствующие начали с ним прощаться. Он приветствовал всех тихим взором. Потом произнес с усилием: «после…» Все вышли, повинуясь в последний раз его воле».

Да, Петр говорил и после прихода дочери Анны к нему! (В данном случае Пушкин воспользовался воспоминаниями Феофана Прокоповича). А следовательно, у него была возможность назвать имя наследника.

Бассевич свидетельствует, что лишь после смерти Петра «иа написанного им удалось прочесть только первые слова: «Отдайте все…»

Император умер в пять часов утра. А в восемь, в присутствии сенаторов, генералов и вельмож, Меншиков, обратившись с вопросом к кабинет-секретарю Макарову, не делал ли покойный какого-нибудь письменного распоряжения и не приказывал ли обнародовать его, услышит в ответ:

— Незадолго до последнего путешествия в Москву государь уничтожил завещание, сделанное им за несколько лет пред тем и после того несколько раз говорил о намерении своем составить другое, но не приводил этого в исполнение…

О последней записи, сделанной Петром I, ни слова.