Уснула я быстро, и тихо и мирно проспала до самого утра, пока меня не разбудил отборный мат и крики Христофоровны. Я подорвалась с кровати и, накинув халат, выскочила в холл, где растрепанная и злая бабка метала гром и молнии.

– Что случилось? – попыталась перекричать я Христофоровну.

Да куда там… бабка наглым образом игнорировала мой вопрос и продолжала орать и матерится, что было мочи. Наконец, она выдохлась и резко замолчала. Затем мутно посмотрела на меня, махнула рукой и… разревелась. Я, не зная, как реагировать на столь экстравагантное поведение старушки, не нашла ничего лучше, как обнять ее. Пока я гладила Сандру по голове, та всхлипывала и завывала, сотрясаясь всем телом. Наконец, выплакав все свои слезы, Христофоровна взяла себя в руки, исподлобья взглянула на меня и тихо сказала:

– Ромка, собака, клад упер…

– В смысле? – спросонок я никак не могла взять в толк, что, собственно, вообще происходит.

– В смысле, спер клад и умотал с ним.

– Куда?!

– А хрен его знает! В жаркие страны, наверное, – печально вздохнула старушка.

– А вы как же? Это же ваш клад?! – возмущенно воскликнула я, совсем забыв о том, что я якобы и знать не знаю ни о каком кладе. Впрочем, Христофоровна не обратила внимания на мою оговорку.

– Вот именно! – воздела к потолку указательный палец Христофоровна, – Был и есть мой клад. Да только, – она снова вздохнула, – только этот гад пустышку вытянул. Опрофанился Ромка-то…

Я взмолилась, чтобы Сандра последовательно все поведала, иначе у меня ничего не получалось понять. Однако история оказалась стара и проста как мир.

– Дед мой, – Христофоровна устроилась поудобнее за столом и начала свой рассказ, – и впрямь зарыл клад тут, на территории усадьбы. Разгадку местонахождения клада, надо сказать, довольно простую, он оставил в дневниковых записях. Да и усложнять там чего-то не было смысла, сам-то дневник у мамочки моей хранился. А она, бедняжка, никак не могла кладом воспользоваться, хоть давно и рассекретила место, где он лежал. В те годы, сама небось знаешь, небезопасно было обнародовать такое богатство, да и что бы она получила с того клада?

Христофоровна ненадолго замолчала, пока я разливала чай по кружкам, и задумчиво поглядела в окно. Прошло не менее десяти минут, прежде чем она заговорила снова.

– Зато я-то с детства наизусть знала, где дедов сундук хранится. Дневник берегла как главное сокровище. Он мне дороже всех кладов был, единственная память о предках. Ну а как выросла я, да как возможность появилась, откопала тот клад-то, а там добра видимо-невидимо. Золото и камни драгоценные. Я почти все тогда продала, ну и открыла бизнес, чтобы ни у кого не возникало лишних вопросов откуда у меня столько денег. Потом уже отстроила усадьбу и на этом деньги те закончились. Правда бизнес доход-то приносил хороший, на то и жила.

Христофоровна снова замолчала, отхлебнула чай из кружки, подумала немного и продолжила свой рассказ:

– Подруга у меня была, с детского дома еще. Огонь и воду с ней прошли. Я-то детей не нажила, а у Таськи, так ее, упокой господь душу ее, звали, дочка вначале уродилась, затем внучек Ромка. Таська-то лет двадцать назад померла, а дочка ее на пять лет всего пережила. Ну я Ромку себе-то и забрала, ему тогда всего-то двенадцать годков было, один остался-одинешенек. Я такая же, как он, вот и подумала, что вместе оно всяко веселее будет.

И снова Сандра замолчала, на это раз уже совсем надолго, а я не решалась торопить ее, понимая, что говорить ей все труднее и горше. Так мы и сидели с полчаса, молча допивая остывший чай. Честно говоря, я думала, что Христофоровна и не будет продолжать, но она все-таки заговорила.

– Мы ведь с ним душа в душу жили, пока я не стала замечать всякие странности. Я вначале-то верить не хотела, дура глупая, а Ромка беззастенчиво меня обирал, понимаешь?! – воскликнула бабуля. Глаза ее наполнились слезами, которые она небрежно смахнула рукой.

– Деньги стали пропадать, вещи какие-то. Пришлось даже уволить людей, что в доме работали. ну знаешь, приходили две женщины иногда по хозяйству помочь. Пока я не решилась признать то, о чем мне они не раз талдычили. Ромка тащил все, что плохо лежало. Я-то ведь искренне любила и жалела непутевого парня. Я-то надеялась, что он перерастет свои закидоны и в конце концов образумится. Сколько раз я прощала воришку, по пальцам не пересчитать. А он ведь какой тоже… знала бы ты, как он умел манипулировать, как на жалость мою давил, мол сирота и прочее бла-бла. Я-то ж свое детство тоже помнила, вот и велась, убогая. Умом-то я, главное, понимала, что ну не обязана я век содержать мальчишку, пусть даже и взяла когда-то на себя такую ответственность. А все думала, одни мы друг у дружки…

Я встала, чтобы заварить новый чайник, а бабуля моя все говорила и говорила.

– Короче говоря, пока я, как последняя из всех дур на свете, верила в то, что Ромка с годами изменится и поумнеет, тот все тащил и тащил все, что плохо лежало, ну и, в конце концов, терпение мое лопнуло. Я вдрызг разругалась с внучком и отослала его жить домой, в город. Надеялась, что там уж дурень точно станет серьезнее и перестанет валять дурака. Устроится на работу и будет сам обеспечивать себя, не получая никакого содержания. Возьмет, так сказать, ответственность за свою жизнь в свои руки. К себе его я не приглашала, а он и не звонил, обидевшись видать раз и навсегда. И вроде наладилась жизнь-то… да только я все равно справляясь о делах Ромки. Потихоньку и правда вроде работать начал, худо-бедно справлялся. Я радовалась, что вот дитятко в человека превратилось, да куда там…

Пока Христофоровна рассказывала свою горькую историю, на кухню вальяжно вошла Дуська и принялась крутиться возле моих ног, выпрашивая еду. Я насыпала кошке корм в миску, и та с жадностью набросилась на него. Нагулялась видать… оголодала совсем. Христофоровна, глядя на Дуську, усмехнулась и погрозила той пальцем. А когда кошка доела, поманила к себе. Дуська, довольно мурлыча, улеглась у ног Сандры и та, прикрыв глаза, продолжила.

– А тут, ты знаешь, я ведь в больницу попала. Раз попала, другой, третий… Ну и задумалась я о бренности своего бытия, так сказать… оно ведь как, надо бы наследство по уму девать куда-то. Кроме как Ромке, больше некому оставить дом и все непосильно нажитое. Ну и пришла мне в голову тогда мысль, «гениальная идея» так сказать, – проверить Ромку на вшивость. Сундук-то тот у меня ж сохранился, ну я и накупила камушков самых дешёвых, ими «клад» и набила. Зарыла его ровно в то место, откуда сама выкопала много лет назад. Позвонила Ромке, сказала, что умираю, и хочу вот ему поведать про сокровище. А этот, – тут бабуля скорчила гримасу, – тут же примчался, вмиг позабыв про все свои обиды и очень «печалясь» возможной скорой моей кончине. Я ему тут же про клад поведала и про то, как к нему можно подобраться. А еще про то, что получит Ромка его после моей смерти… коли найдет его.

Христофоровна улыбнулась при последних словах, и попросила разогреть чего-нибудь съестного. А я подумала в тот момент, что рассказ ее никогда не закончится.