– Да, фон Триеру. Это снято при помощи его компании «Zentropa».

«Ну? – говорили глаза Руслана Ивановича. – Вот он какой, твой любимый Евросоюз!» А Вера мысленно отвечала: «Какой же он любимый?! Я ж его терпеть не могу, поэтому сюда и пришла!». Самым неожиданным был финал, когда Гунару предложили заняться историей из нашей жизни. Руслан Иванович начал ее излагать, и Веру внезапно охватил жар. Это был история сестры! Но разве можно такое выносить на экран? Разве Гунар (Эйзенштейн, Феллини etc.) сможет это воплотить?!

В итоге победила не Вера, а Терешкова, высокомерно сказавшая: выносить не только можно – нужно! Пусть ужасаются недоноски, пусть помнят сакраментальное: кто с мечом придет, от меча и погибнет! Вера пыталась робко возражать, дескать, госпожа Терешкова, причем здесь меч?! Тогда меча не было, а смерть – была… Но гордая Терешкова уже махала рукой с орбиты: хватит ползти в хвосте, Веруня! Мы и здесь будем впереди планеты всей, Зюскинды и фон Триеры утрутся, когда увидят такую кинуху!

На очередное занятие тоже спешит (летит?) Терешкова. Вера не может допустить, чтобы подопечные над ней хихикали – она должна быть выше. Настолько выше, чтобы не различать усмешек, не видеть выражения глаз, а значит, и стыда не испытывать. Стыд побоку, обитателю космических бездн не к лицу душевные корчи, более подходящие тварям, что ползают внизу…

Добежав до дверей, Вера на минуту замирает. Самое ужасное, что может ее ожидать: бумажка от начальства на столе у охранника. Мол, так и так, в услугах не нуждаемся, в отделе кадров вас рассчитают. Никакой бумаги, однако, нет; и охранник приветлив, так что Вера даже разочарована. Она бы сумела бросить в лицо стих, облитый горечью и злостью, не отмолчалась бы, а тут вроде никому ничего бросать не надо.

Занятие она выдерживает в том же ключе, пролетая по эллиптической орбите на первой космической скорости. Голос ровный, взгляд отсутствующий, то есть вся аппаратура работает в штатном режиме, самочувствие экипажа в норме. Лишь после занятия, когда подопечные покинули аудиторию, она судорожно утирает лицо платком – напряжение, действительно, как у космонавтов.

Приведя себя в порядок, выходит в коридор, а там Вальтер топчется. Поговорить? Вальтер, дорогой, я целых полтора часа для вас говорила, можно оставить меня в покое?

– Извините… Я думаю, это очень важно. Для вас важно.

– Для меня?! Очень интересно…

Далее следует оцепенение. Запинаясь и ошибаясь в словах, Вальтер все-таки докладывает о своих догадках: мол, он все понял, причем еще тогда, на party. Вы ведь сестра той женщины, правильно? Нет, нет, можете не отвечать, это очень тяжело, я понимаю. И ваше поведение я теперь понимаю, как это будет по-русски… Задней цифрой?

– Задним числом… – механически произносит Вера. Спикировав с орбиты и шмякнувшись оземь, она возится в грязи, пыльная и жалкая. Господи, ну зачем тогда разнюнилась?! Зачем, идиотка, языком трепала?! Он же теперь всем раззвонит, и хуже всего будет, если начнут точно так же «понимать» и жалеть. Лучше повеситься, ей-богу, чем стоять у доски и ловить на себе взгляды, исполненные сочувствия. Да провалитесь вы с вашим сочувствием!

Чем ближе Москва, тем больше ускоряется жизнь. Вокруг больше машин, они быстрее едут; и спешащих людей больше; но ускорение, я знаю, иллюзорно. Стоит отойти от трассы, как страна замирает, впадает в летаргию, делается грязной, неухоженной, как… «Как вагина старой шлюхи», – говорю я себе. Образ мне нравится, в нем выражена моя месть пространству, которое никак не удается покорить. В давние времена шлюха ухаживала за собой и могла обольщать даже таких неглупых людей, как Рильке. Он был очарован этой дамой легкого поведения, заманивающей тайнами, обещающей что-то и всегда обманывающей. Здесь нет тайн, здесь только разруха! Вот разбитый старый трактор, вот куча мусора, вот покосившийся дом, готовый рухнуть и похоронить под собой жильцов. А запахи? Шлюха давно прекратила мыться и менять белье, разве что губы по привычке красит и глазки строит.

Губы и глазки – это М1, чья обочина выглядит по-европейски, особенно для пассажиров скоростных автобусов. Наивные туристы, конечно, поражены современной трассой, они не видят сморщенных половых губ, не чувствуют вони и готовы принимать видимость за сущность. Я же (извращенец!) знаю отвратительную изнанку этой жизни, но упорно двигаюсь вперед. Бездонная вагина засасывает меня, заглатывает, чтобы похоронить в бесплодной утробе, как один из миллиона сперматозоидов. «Правильно, Франц? – Мысленно обращаюсь к брату. – Ты тоже был сперматозоидом, но каков результат оплодотворения? Результата нет, он лежит под могильной плитой на кладбище…»

В момент этих размышлений я нахожусь как раз на заброшенном кладбище, заросшем травой настолько, что не видно оград. Или оград не видно потому, что их украли? Однажды я видел, как с такого же заброшенного кладбища увозили две ржавые ограды. Пока я разглядывал надписи на могильных плитах, металлические конструкции выкорчевали из земли и стали грузить в машину. Что мог подумать глупый немец? Правильно: что ограды увозят для подновления, чтобы потом вернуть обратно. На самом деле их просто уворовали, о чем без стеснения рассказал один из тех, кто корчевал и грузил.

– Не поможешь закинуть в кузов? – спросил он.

Я помог, мне предложили выпить водки, когда же я отказался, новый знакомый (чьего имени я не узнал) указал на торчащие из кузова штыри и виньетки.

– Сам видишь: за ними никто не ухаживает. А это ведь металл, он денег стоит. Да и вообще, мертвым – какая разница, как лежать?

Внезапно в мои воспоминания кто-то влезает, эмоционально заявляя:

– Тебя самого могут похоронить на таком кладбище, и я даже не узнаю, где твоя могила!

Ну конечно, это мать. Трудно представить ее в роли спутницы, строгая немецкая фрау ни за что не отправилась бы туда, где по барной стойке бегают мыши, а с кладбищ воруют ограды. Поэтому мать присутствует в виде голоса, я вроде как слушаю «Радио Ганновера».

– Вспомни, как в институт Густава Штреземана приехали русские репатрианты с немецкими фамилиями: фальшивые Шторки, Шмидты и так далее. Помнишь, как они доставали пиво из автомата?

Разумеется, я помнил. В тот раз я спустился на цокольный этаж, где наткнулся на молодых репатриантов из Казахстана. Они копошились у автомата с напитками, при появлении незнакомца замерли, но когда я заговорил на русском, опять загалдели (приняли за своего!). И тут же взялись показывать, как они будут «бомбить» автомат. Один опустил в щель две марки, автомат выдал бутылку, и двое парней изо всей силы оттянули открывшуюся дверцу, так что образовалась щель. Рука взрослого не пролезла бы туда, но самый маленький член группы легко просунул внутрь детскую ручонку, и вскоре на мраморном полу стояла дюжина пива «Кёльш». Они тут же взялись открывать бутылки; я тоже пил, улыбаясь и по-прежнему стараясь быть «своим», хотя внутри поднимался протест.

– Интересно, почему ты не рассказал об этом брату? Франц был демократом, но откровенное воровство даже его заставило бы сделать соответствующие выводы. Тем более эта банда…