– Так ведь не отравила, верно? Значит, не судьба. А почему – знаешь?

– Почему?

– Потому что ты мне понравился. Не веришь? Могу на эту икону перекреститься.

Установив икону на стол, она размашисто крестится. Что выглядит абсурдом: Достоевский вперемешку с криминальным боевиком, по счастью, с хеппи-эндом…

– И денег я не беру, как и обещала. Со всех беру, а с тобой вот так, значит… Ладно, пока.

Почему я ей не верю? Почему жизнь в этой стране ничего не стоит? Почему здесь рядом с любовью, как ее тень, бродит смерть? Магда могла бы сейчас торжествовать, ее аргументы были бы убийственны, так что приходится делать усилие, чтобы прервать воображаемый диалог.

Увы, даже усилия не спасают от появления Франца, от его измученного скорбного лица, без слов говорящего: теперь ты понял? Согласился с моими выводами о кошмарной сущности этих людей? Соглашайся, ты проиграл, а значит, можешь со спокойной душой сесть в один из трейлеров и отправиться назад.

Мысль о трейлере, впрочем, возникает позже, когда я с собранным рюкзаком стою на пороге.

– Как ночь провел? – подмигивает бейсболка. – Судя по твоему виду – бурно…

Я молчу, потом спрашиваю:

– Вы куда едете? В Москву? Или в сторону границы?

– В Польшу едем, за шмотками. А тебя что, подвезти? Нет проблем.

Приходится еще раз делать усилие, чтобы не задрать высоко ногу, как падшая придорожная женщина (чем я лучше?) и не залезть в кабину.

– А куда ушла… – я запинаюсь.

– Галка, что ли? Домой укатила, к мамаше в поселок. У нее мамаша инвалид, братишки младшие, и она всю эту ораву кормит. С одной стороны, золотая девка, с другой – такая зараза… Ее ж несколько раз из кабины выбрасывали на ходу! А она очухается – и опять на трассу!

Компенсацией за то, что «дальнобойщики» уехали без меня, служит приступ графомании в одном из придорожных кафе. Я буквально вижу, как к облакам, застилающим небо, взлетает мой гнев, мое возмущение, моя скорбь, чтобы пробиться к спутнику связи и, проскочив через систему антенн, обрушиться на голову Вальтера. Это единственный адресат, который может меня понять, остальные будут насмехаться и злорадствовать.

Как ни странно, я быстро получаю ответ. Да, Вальтер тоже сталкивался с двуличием здешних женщин, пробуждающих неприятие и жалость одновременно. Именно такая, пишет визави, моя преподавательница русского языка. Когда она входит в аудиторию в застегнутой черной куртке, иногда даже не сняв черные очки, кажется, она полностью закрыта. Строга, бесстрастна, готова жестко спрашивать, – но это лишь видимость. Ее выдает мимика, на нервном лице постоянно отражаются страх, волнение, неуверенность… А поступки бывают настолько нелепыми, что становится ее жалко.

«Может, не следует их жалеть? – пишу я. – Они ведь нас не жалеют, могут и отравить, и обокрасть…» Вальтер делает паузу, затем напоминает о чувстве долга. Есть долг, который надо выплатить, а дальше рассуждать – жалеть кого-то или не жалеть. Хорошо еще, про чувство вины не пишет, а то мне совсем стало бы плохо…

Отрываюсь от компьютера и вдруг замечаю: посетители кафе вместе с официанткой с подозрением наблюдают за моей «игрой» на клавиатуре. Наверное, приняли меня за шпиона, и я на всякий случай поднимаю руки: нихт шиссен!

Разделившись по двое, обитатели подросткового лагеря шерстят сосняк, березняк, постепенно приближаясь к границе болота. Маринка (подружка Веры), приложив ладони ко рту, оглашает лес громким ау. С другой стороны болота с готовностью отвечают; и слева отвечают, и справа. Возгласы – как поддержка, лекарство против страха, хотя Вера делает вид, что совершенно не боится. Ну, пропал мальчик из младшей группы, и что? Наверняка в город подался, к родителям под крылышко! Вместе с тем она знает, что у родителей мальчик не объявлялся, и те вторые сутки стоят на ушах.

– Может, его трясина засосала? – расширяет глаза Маринка. – Он же маленький совсем, если в болото попадет – никогда не выберется!

Вера стирает со лба паутину.

– С чего он в болото полезет? – пожимает она плечами. – Его вообще на станции надо искать, а не в лесу…

– Милиция уже десять раз была на станции, и что? Слышала, что директриса говорила? Возможен несчастный случай, поэтому весь лагерь его ищет!

На самом деле Вера жутко боится обнаружить за ближайшим стволом крошечный труп, изуродованный зверем или человеком; или заметить детскую ручонку, торчащую из зеленой ряски. Когда она предлагает обойти болото, чтобы самих не засосало, Маринка с готовностью соглашается. Она движется впереди, но внезапно тормозит. Даже сквозь свитер (так кажется) видны мурашки на спине Маринки, поднимающей дикий визг. Вера визжит следом, вцепляется в плечо подружки, и они орут на пару, пока не прибегает вожатый. Чего орем?! Это ж собака дохлая, не видите, что ли?! И точно – собака, мухами облепленная, наверное, из-за них и показалось, что в траве лежит человек…

– Ну ты и дура! – говорит Вера, когда остаются наедине. – Теперь над нами весь лагерь будет ржать!

– Мы сами будем над ними ржать, – отвечает Маринка, – потому что мальчик, скажу тебе по секрету, никуда не пропадал!

– Да? А где же он…

– Он просто сделался невидимкой. Он же савант, понимаешь? А саванты умеют становиться абсолютно невидимыми!

– Кто такие саванты? – спрашивает Вера.

– Это необычные люди. И мальчик необычный, ему просто скучно в этом дурацком лагере. С кем ему здесь дружить?! С кем общаться?!

– А-а! – говорит Вера. – Вспомнила! Мне про этих савантов рассказывала одна знакомая, ее Региной зовут.

– Надо же: одна знакомая! Да ты глаза-то разуй, может, узнаешь «знакомую»?

И вдруг становится ясно: это не Маринка, а Регина собственной персоной! И вообще они не в лесу, а в кабинете, где к Вере поворачивают экран компьютера.

– Как зовут этого человека? Правильно: Реймонд Бэббит. Хотя мы-то с тобой знаем, что это…

– Дастин Хофман?

Регина хохочет.

– Не прикидывайся, знаешь, о ком речь!

– Его зовут… Его зовут…

– Ну?!

– Руслан?

– Правильно! А как по батюшке?

– Не-помню-как-по-батюшке… Сестра называла его: Учитель.

В этот момент Вера пробуждается, осознав: опять выплыла история из детства. Тогда и впрямь пропал мальчишка из младшей группы, его искали по окрестным лесам, пока милиция не обнаружила труп возле железной дороги. Говорили, мальчик забрался на подножку притормозившего товарняка, тот разогнался, и прыжок с поезда оказался смертельным. То есть это была официальная версия, «в кулуарах» же рассказывались истории одна жутче другой. В мальчика стреляли, его убивали ножом, топили в озере, так что впечатлительная Вера долго пугалась каждого куста…