она взяла тяжёлый бронзовый рычаг, вложила его между плит — тайник отворился.

— Вот Эгида Богини.

Волшебница расстелила пурпур. Тяжкий чёрно-золотой свиток, извлечённый руками стариков, в одно мгновение был схвачен чёрно-кровавым полотнищем и укрыт в мешок.

Пустой тайник закрыли.

Вышли на порог. Кассандра погасила храмовые светильники. И, пока Аменаа при свете царёвой лампы зашивал и опечатывал мешок, Приам раздавал приказы воинам.

Четыре квадриги стояли во дворе, и у каждой ждали по десятку воинов.

Их выстроили в цепочку — и быстро, тихо, без разговоров, повинуясь кратким приказам, латники принялись передавать друг другу тяжёлые мешки и укладывать их один за другим в приготовленные колесницы.

Последним положили мешок с Эгидой. В несколько минут всё было увязано.

— Давай прощаться, — тихо сказал Приам.

Жрец поклонился ему в ноги.

Они обнялись.

Кассандра поцеловала руку Аменаа, а тот погладил её по голове.

Не сказав больше ни слова, египтянин повернулся и пошёл к выходу. Он должен был показывать дорогу.

Приам подал знак. Тяжело, глухо постанывая, поползли засовы. И, хрипя, отворились створы ворот.

Квадриги отправились в путь, одна за другой они миновали каменный проём и спускались вниз, по откосу, вдоль великой стены. Глухо топали укутанные копыта лошадей, да раздавался по камням еле слышный шорох подошв.

— Что я вспомнила о Поясе? — шептала Кассандра, глядя, также как и рядом стоящий царь, вслед уходящим. — Нет, не могу понять…

Тёмное небо, мерцающее холодными звёздами, виднелось в открытый проём.

Ворота закрылись, и оно исчезло.

Книга четырнадцатая. ВИЗИТ К ЦЕЛЕРУ

Зима звенела в Кремле. Холод лютый, воздух стоит колоколом, страшно и прозрачно вокруг; Успенский собор громоздился, словно чудовищная глыба льда, а вверху, среди неугасимого пятисвечия крестов его, меж куполов, горели и позванивали серебром алмазные крупинки звёзд.

Тепло было в столетних домах, тепло у Целера, тепло и в тёмном доме напротив. У окошка в темноте сидел в засаде наблюдатель и смотрел за калиткой в доме Ерусалимского. Но уже далеко заполночь было, и в буйной голове чекиста от усталости начали кошмариться всякие картинки. Из-за печки кто-то глянул, чёрт его знает, кто; что же, в самом деле, товарищи, пропадать что ли совсем из-за старого хрыча? И стало мерещиться, мерещиться наблюдателю, и увидел он в окне вовсе не зимнюю, а летнюю ночь, и не Кремлёвская это улица была, а Владимирка, и рядом громоздились Пятницкие ворота. Потупилась буйная чекистская голова, и странный сон пришёл, а он об этом и не догадывался, и не заметил, как заснул.

Меж тем я шёл на свидание к Целеру, и никого не было в Кремле; и во всём мире никого не было.

И через этот неподвижный мистический воздух по серебряной тропинке, по разметённым искрящимся снежинкам я подошёл к калитке Целера.

О как божественно прекрасен был этот вечер! И каким беспредельным светом веяла с неба Луна!

Я подошёл к тёмной резной калитке и дважды нажал на кнопку звонка. Потом потянул за причудливую ручку щеколды — и калитка открылась. И когда я вступил на крыльцо — открылась и дверь в дом. Я вошёл.

— Наконец-то! — послышался тихий голос из темноты. — Скорее закрывайте дверь. Проходите.

И в тёмном небе этой летней ночи страшным вытянутым в коричневое небо Мавзолеем громоздились Пятницкие ворота.

— Глуши мотор, — сказал шофёру старлейт. В золотом свете фонаря лицо его почему-то казалось зелёным.

— Выходи.

Вышли оба.

Распахнулась над ними арка. Ворота жутко молчали, похожие одновременно и на Московский Кремль и на московский же Мавзолей. Но в прохладном летнем сумраке вовсе не дедушка-Ленин лежал, а наоборот — зияла огромная пустота, и в конце её горели два огонька.

— Потупчик, Петров! — зашипел старлейт в темноту. — Землю привезли?

Два папиросных огонька полетели на землю и погасли.

— Так точно! — раздалось из темноты.

— Чего орёте? — тихо рыкнул начальник. — Показывайте.

Посвечивая фонариками, Потупчик с Петровым пошли вперёд, а лейтенант направился за ними, скрипя ремнями и сапогами, — за ворота, направо.

— Вот… — Петров сверканул фонариком в глубину и там нарисовался сводчатый подвал с большим проломом. — Видать, купеческий. Горкомхоз тут недавно копал, ну и подумали — может какая древность. Мужик из музея приходил. «Нет, — говорит, — это восемнадцатый век, можете закапывать». Ну а мы слышали, что в яме надобность образовалась…

— Это вы верно подсказали, — кивнул лейтенант. — Подвал хороший, поместительный. А то на Петропавловском копать — одна морока, да и секретности никакой. Накопились, понимаешь. Подгоняй машину.

Шофёр вышел, и минуты через полторы, тихо урча и мерцая приглушёнными фарами, грузовик выехал из ворот, развернулся и подъехал к пролому.

— Снимайте брезент! — скомандовал начальник.

Потупчик с Петровым сдёрнули покров и под зловещим лунным светом показались трупы — около десятка полуголых тел, сваленных кое-как.

— Ну, что стоите? Бросайте их в яму, пока никто не видит. Жара, того и гляди смердеть начнут.

Петров глянул в кузов. Сверху лежал старик, седой, в длинной белой бороде, с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. На лбу у него зияла отвратительная рана. Потупчик спустил борт машины.

И тут раздался стук.

Тёмные сени сменились небольшой прихожей, а затем — залой. В комнате на столе стояла тусклая лампа свечей на 15–20. стены были сплошь завешены коврами, заставлены книжными шкафами. Из резных рамок глядели старинные гравюры — лица философов, картины, писанные маслом, а в углу высился огромный киот с двумя десятками икон и разноцветными лампадами, которые играли на золоте окладов рубиновыми, изумрудными, сапфировыми искрами. Под киотом стоял заваленный ворохами рукописей стол; исчерченные листки и обрывки тетрадей лежали на полу, разорванные страницы догорали в камине, в противоположном углу мерцали алхимические приборы, а к столу подошёл высокий и сутулый старик.

— Наконец-то!

— Здравствуйте, Сергей Иванович.

— Приветствую вас. Садитесь сюда, молодой человек. Вот сюда, напротив меня, и быстрее к делу. С чем пришли?

— У нас там: В конце двадцатого века: всё перемешалось. Время сбилось.

— С каких пор это началось?

— Когда Марк умер.

— Марк? Этот мальчик-еврей?

— Мальчик? Ах, ну да, конечно же, он для вас мальчик. Да, этот самый Марк.

— Он умер своей смертью?

— Да вроде бы.

— Прекрасно. Он провокатор?

— В общем: да. Это, конечно, сложно, гораздо сложнее, чем на первый взгляд:

— Именно, именно. Я давно догадывался и о его шпионаже и о его сложности. И для чекистов он, конечно, не самое блестящее приобретение. Думаю, что они ещё не раз помянут его недобрым словом. Однако же мы отвлеклись.

— Да: Очень странные вещи у нас происходят. Инверсия времени: Мм: Как это Эйрена говорила?