— Вам плохо?

Молчание. Лишь скребущий звук, словно что-то твердое, жесткое тащится за пьяным (больным?) по бетону…

Или хорошо, или так уж плохо, что не до разговоров.

Нет, пожалуй, плохо… Не факт, что от приступа, но… Да чем же он так скребет по бетонке?! Черт, да это же… Нет, показалось, не может быть…

Но через секунду понял: точно, инвалид. Одноногий инвалид.

Хо-хо… Крепко уважили дедушку в родительский день, от души поднесли. Аж протез потерял, если ходил на протезе. Или костыли, если на костылях.

Но тут уж надо помочь, хоть и не хочется — изгваздался дедуля грязней грязи. Не иначе как в Сычий Мох заполз, заплутавши.

Кирилл шагнул навстречу, и хотел подхватить инвалида под мышки, и потащить к ближайшему дому, постучаться, а дальше пусть сами…

Он не подхватил инвалида.

Остановился и заорал во всю глотку:

— Генка-а-а-а!!! Да разбуди ж меня!!!

…Рыжий Генаха толкнул его в плечо довольно болезненно. Прямо скажем, без лишней деликатности толкнул. И слова его не грешили избытком такта:

— Че орешь, как яйца режут? Теща привидилась?

— О-х-х-х-х… Хуже тещи…

Но чем именно хуже, он не стал объяснять, потому что ЗИЛ уже выруливал на пустынное Гдовское шоссе, а там стояла «Газелька» Толянова друга-приятеля, и кустарь-одиночка уже махал им из окна, словно они могли ошибиться и принять за него кого-то другого… И лишь доставая деньги из барсетки, чтобы рассчитаться за доставленный без обмана трамблер, Кирилл вдруг понял восхитительную вещь: Клава жива! Черт возьми, Клава жива и ждет его, и он уговорит Генку сделать крюк в сторону свинофермы, а если тот закочевряжится, так накинет пару червонцев, и…

Ничего этого, конечно, не было. Вся благостная картинка мелькнула лишь перед мысленным взором.

Если и в самом деле Гена сейчас крутит баранку рядом с задремавшим Кириллом, то ничего он не услышал, — не всегда издаваемые во сне крики вырываются и наяву из уст спящего человека…

Придется как-то просыпаться самому. Вот только где доведется проснуться?

Он очень надеялся, что в кабине ЗИЛа… Кирилл знал точно, стопроцентно был уверен: их поездка с Геной, по крайней мере ее начало, — самая взаправдашняя реальность, хотя за все последующее ручаться уже трудно… Причина была проста: музыка. Кириллу не снилась музыка. НИКОГДА. Ни разу. Даже такая дикая, как та, что звучала из Гениного магнитофона. Кирилл давно обратил внимание на эту особенность своих снов: отсутствие музыкальных способностей настолько полное, что даже «чижика-пыжика» мозг во сне воспроизвести не способен… А вот после того, как отзвучала кассета, он вполне мог задремать, спал в последние сутки мало и далеко не спокойно. И нынешний его кошмар ничем не лучше двух предыдущих…

— Полз бы ты отсюда, — сказал Кирилл мертвецу. И отступил на пару шагов.

Да-да, именно мертвецу… Потому что с таким не живут. У якобы пьяного якобы инвалида не хватало не только ноги. Но и части мышц грудной клетки, и пары ребер, а еще пара-тройка была сломана, торчала острыми обломками из лохмотьев плоти — не красной, не кровоточащей, а серой и какой-то разбухшей, ноздреватой… По бетону скребла, царапала тоже кость — торчащая из ошметков бедра.

Хорошо хоть мертвец пригрезился Кириллу неразговорчивый. Не хотелось даже представлять, что может изречь этакое создание…

Ну вот, сглазил… Труп, подползший почти вплотную, наклонил голову набок, будто раздумывая о чем-то. Затем широко раскрыл рот. Но вылетели оттуда не слова — вывалилось что-то мерзкое… Казалось, мертвец срыгнул, ввиду ненадобности, один из своих внутренних органов. Но, судя по усилившемуся зловонию, то была просто болотная жижа, забивавшая рот и глотку. Прокашлялся, так сказать. Прочистил горло.

И тут Кириллу пришла шальная, дикая идея. Черт побери, может хоть раз в жизни и кошмар принести какую-то пользу? Он уже достал швейцарский ножичек, и подковырнул ногтем первый попавшийся инструмент, но использовать не спешил. Он захотел поговорить с мертвецом. Мой сон, с кем хочу, с тем и болтаю.

— Скажи, ты ведь из третьей ДНО?

Труп ничего не ответил. Даже не кивнул. Хотя и так ясно — ополченец. Остатки одежды ничем военную форму не напоминают, но вот те три бесформенных грязных кома на ремне наверняка были когда-то подсумками с патронами для трехлинейки…

Кирилл уже понимал, что ничего из его дурной идеи не выйдет, но спросил по инерции:

— Ты знаешь, за чем вас послали? Что лежит там, в болоте?

Вместо ответа труп попробовал его укусить. Попросту, без затей, собрался вцепиться зубами в ногу. Все было сделано медленно, заторможено, Кирилл легко успел отскочить, но…

Но пора с этим заканчивать.

Кирилл широко размахнулся и вонзил швейцарский нож себе в бедро. И лишь каким-то чудом удержался от дикого вопля. Боль была чудовищная, но он остался там же, где и раньше. В кошмаре. Рядом с мертвецом, готовым вновь запустить в него зубы.

А потом он услышал музыку — ту самую, «психоделическую» — донесшуюся от ближайшего дома. Услышал и понял все. И с запозданием издал дикий вопль…

По ноге сбегала струйка горячей крови.

1

— Вот и все… Кира теперь меня… — Марина не договорила и зарыдала.

На ее светлых летних брючках, в районе промежности, медленно набухало кровавое пятно. Темное, почти черное, липкое.

Выкидыш…

Все кончено…

ВСЕ КОНЧЕНО! — ей хотелось прокричать, проорать эти слова, кричать их снова и снова, и с каждым криком биться головой о кирпичи печки, — чтобы хоть так уйти, ускользнуть из этой реальности, — неправильной , жестокой и несправедливой: отключиться, нырнуть в бесконечное черное ничто…

Не кричала…

Не билась…

Сидела и рыдала — негромко, без истеричных, рассчитанных на публику выплесков. Без подсознательной попытки избавиться от стресса, — той же истерикой.

Рыдала горько и безнадежно, — как человек, для которого и в самом деле все кончено…

Потом в событиях случился непонятный провал: Марина вдруг обнаружила, что уже лежит на кушетке, полуголая, что ее окровавленные брючки рядом, повешены на спинку стула, — зачем-то очень аккуратно, ни единой складочки… Что ее трусы бесследно исчезли, а между ног запихана какая-то большая смятая тряпка, чистая и белая, не то наволочка, не то даже простыня… Вернее, не совсем уже чистая. И не совсем уже белая.

На продолжающие кровоточить раны на ноге Марина не обращала внимания.

Для чего?.. Если все кончено…

…На самом-то деле главным кошмаром, главным пугалом в ее жизни был отнюдь не энцефалит. Нет, его брат-кошмар, тоже с греческим именем (точно, с греческим, вот она и вспомнила… только зачем?..) — эндометриоз.