ЭНДОМЕТРИОЗ.

Эн-до-мет-ри-оз-з-з-з-з… Даже на слух звучит страшно. Словно грохочут марширующие сапоги — черная форма, черные каски, черные лица, а потом: з-з-з-з… воздух сверлит пуля — прямо в тебя.

Эндометриоз… Страшное слово. Марина впервые услышала его на двадцать третьем году жизни. А может, слышала и прежде, но тут же забывала, зачем запоминать сложные слова, которые никак тебя ни касаются и никогда не коснутся…

На двадцать третьем… До того кошмар звался иначе: «тяжелый первый день», или «болезненные месячные», — и кошмаром не казался.

Мама успокаивала Марину-подростка: пойми, доченька, и не пугайся, — у каждой девушки организм устроен чуть по-своему, у некоторых это протекает неприятно, но ничего страшного, не болезнь — легкое недомогание…

Она понимала. Она не пугалась. Ничего страшного, неприятно, но не смертельно, главное, не забыть заранее положить в сумочку или портфель упаковку таблеток; да и в школьном медпункте всегда относятся с пониманием, однажды Марина даже удачно откосила очень неприятную контрольную по алгебре…

Мамы! Глупые мамы! Никогда не успокаивайте дочек, сразу отправляйте к врачу.

Потом ей не раз говорили: начинать лечение надо было на ранних стадиях. Эх, мама, мама…

Но мама была женщиной старой закалки: насморк, к примеру, не повод, чтобы пропускать учебу. Температуры нет? — капли в нос, и марш за парту! А к врачам здоровые люди не ходят, ходят больные.

И до замужества Марина визитами к гинекологам, скажем откровенно, не злоупотребляла. Скажем еще откровенней: попросту пренебрегала. Зато позже наверстала с лихвой…

В первые месяцы брака они не предохранялись. Не старались зачать, но и не предохранялись. Марина первой заподозрила неладное, Кирюша очень хороший, но совсем не догадливый…

Эндометриоз, буднично сказал их участковый гинеколог, надо лечить. Она не помнила его лицо (сколько же их потом будет!), запомнила пальцы — толстые, с рыжеватыми волосками, с некрасивыми короткими ногтями; запомнила из-за своего возмущенного отвращения: этим — в меня?! Понимала — не этим, есть же инструменты, зеркала… есть перчатки, в конце концов, — все равно чуть не стошнило…

Надо лечить… И она лечила. Шесть лет.

Кирюша ничего не узнал… Он до сих пор не слышал страшного слова «эндометриоз», или слышал, но тут же забыл, зачем запоминать сложные слова, которые никак тебя ни касаются. Откуда ему знать, что «противозачаточные таблетки», демонстративно принимаемые Мариной, — всего лишь поливитамины, регулярно пересыпаемые в баночку с замысловатым названием на этикетке… Милый глупый Кирюша, он даже не знает, как фасуют настоящие таблетки…

До того приснопамятного визита в консультацию она относилась к вопросу обзаведения потомством спокойно. Не равнодушно, именно спокойно: придет время — рожу; наверное, даже не одного, ни к чему зацикливаться, какие наши годы…

Зато потом… Ох, как приманчив виноград, до которого никак не дотянуться… А вслух приходилось, как той лисе: зеленый! Зеленый!! Зеленый!!! Чужие, в глотке застревающие слова о нормальных людях, живущих для себя и планово рожающих в тридцать пять… Если б знал Кирюша, отчего на самом деле она отдалялась от подруг, едва у тех появлялся малыш… Если б знал ее сны, после которых приходилось переворачивать мокрую от слез подушку…

Он не знал. Она боролась в одиночку.

Наверное, надо было сказать сразу… Потом стало поздно. Кирюша рос в многодетной семье, а некоторые жизненные установки приобретаются исподволь, незаметно, на подсознательном уровне, никакие логичные слова про нормальных людей и про тридцать пять лет их не поколеблют…

В последний год (или даже два) она чувствовала: все не так, как раньше, Кирюша другой.

…

И знала, в чем причина…

И очень боялась: он догадается, и все у них кончится.

Она обязана была успеть, пока он не разобрался, не понял, отчего его вдруг неосознанно, инстинктивно потянуло к глупым сисястым клушам, глупым, но способным рожать…

Лечение затянулось — начали поздно, и наложилась еще одна болячка, сущий пустяк, но получилось нехорошее сочетание, не позволявшее применить многие методы…

Марина успела. И не уберегла…

И все теперь кончено.

Ей хотелось рыдать, и она рыдала, но все когда-то заканчивается, прекратились и ее всхлипывания, и лишь слезы беззвучно катились по лицу…

Она уже не ждала Кирилла с нетерпением. Она страшилась его прихода.

Простыня, засунутая между ног, напитывалась кровью.

2

Мертвецы были всюду… Все Загривье кишело ими — медлительными, зловонными, распухшими, тяжело шагающими трупами.

Всюду… И все стремились к нему, Кириллу… Неторопливо стремились, он пока легко опережал их, легко уходил в отрыв — но на пути, словно из-под земли, вырастали новые… Впрочем, что значит «словно»? Из-под земли, из-под топкой болотной земельки…

Неизвестно, способны ли думать мертвые мозги. Большой вопрос, способны ли они даже к самой банальной, присущей животным, хитрости. Когда на тебя идет охота, лучше такими вопросами не озадачиваться. Лучше оставить их будущим поколениям исследователей.

Но Кириллу, в панике мечущемуся по Загривью, казалось: мертвецы хитры, неимоверно хитры. Существенно уступая ему в скорости, они всякий раз преграждали путь, заставляя сворачивать, бежать в другую сторону, порой назад, терять выигранное расстояние и время…

(На самом деле все было не так. Если бы кто-то в тот момент взглянул на Загривье с высоты птичьего полета, обладая соответствующей ночной оптикой, картина предстала бы иная… Несколько десятков темных силуэтов двигались по деревне достаточно бессистемно, тыкаясь от одного дома к другому. Их притягивал запах живых, но одновременно отпугивали и отталкивали доносящиеся из-за запертых ставень звуки. На Кирилла мертвецы реагировали, лишь когда он оказывался достаточно близко. И все-таки в их хаотичном движении некая система просматривалась. Потому что на одном-единственном доме в Загривье ставен не было. И «музыка» в нем не звучала. Оказавшиеся поблизости мертвецы дальше уже не спешили, постепенно скапливались у дома Викентия Стружникова. А со стороны Сычьего Мха подтягивались запоздавшие…)

Как только выдавалась возможность, Кирилл стучал в двери, в окна, кричал, умолял впустить, угрожал, требовал, снова униженно умолял… Черт раздери, есть же тут нормальные люди?! Не замешанные в мертвячьей свистопляске?!

Похоже, нет таких…

Он не смотрел на часы, но казалось, что эти сумасшедшие пятнашки с трупами продолжаются бесконечно долго… Стоит подумать, как их завершить, раз уж мозг кое-как смирился с новой реальностью и вновь стал способен мыслить…

Поначалу мыслей не было… Ни одной… Лишь инстинктивное чувство: бежать, бежать, бежать… И он бежал… А сейчас практически не мог восстановить в памяти подробности того безумного бега. Не помнил, где потерял фонарь и швейцарский нож… Не помнил, как и когда лопнула под мышкой куртка… Куда делась барсетка с деньгами, ключами и документами, тоже не имел понятия…