— Да, только я, как всегда.

Штромм порылся в кармане пиджака, достал оттуда две игральные кости и кинул их на столешницу, в круг света от лампы. Маленькие медовые кубики с тихим стуком перевернулись, остановились.

— Шесть и один, — произнес Штромм. — Когда Ольга была еще совсем ребенком, она иногда задавала неожиданные вопросы и сама же давала на них ответы. Например, она как-то раз спросила, почему все цифры что-то значат, а ноль сам по себе не значит ничего, хотя он тоже цифра? И тут же сама ответила: «А, знаю, потому что ноль — это время!» Время для нее и правда ничего не значит. Она живет в клетке из собственных страхов и иллюзий.

Он поднял на Александру потускневший взгляд:

— Вы так странно смотрите на меня… будто не узнаете или хотите о чем-то спросить.

— Я, наверное, хочу задать слишком глупый вопрос… — Александра подошла к вешалке и вынула из кармана куртки бакелитовый кубик. Вернулась к столу, аккуратно положила его рядом с двумя другими. Штромм вопросительно поднял брови.

— Это я нашла в день аукциона, во дворе отеля, где проходили торги. Кубик, как я думаю, выпал из машины, с владельцем которой говорила Ольга. Я видела эту сцену издали, кто сидел в салоне, не рассмотрела. Но в тот день у меня появилась мысль, что вы никуда не уезжали на самом деле.

— На основании вот этого? — Штромм легонько подтолкнул третий кубик кончиком аккуратно подпиленного ногтя.

— Не так часто находишь подобные вещи, согласитесь?

— Не так часто обращаешь на них внимание, — отрезал тот почти прежним, безапелляционным тоном. — Нет, я действительно уезжал, к моему глубокому сожалению. Не требую, чтобы вы верили мне на слово. Вот!

Он извлек из внутреннего кармана пиджака паспорт и положил его на стол.

— Прошу вас, поинтересуйтесь, — с ироничной улыбкой предложил он. — Как видите, я сохранил и российское гражданство, то есть я обязан выезжать из страны по российскому паспорту и по нему же въезжать в страну. Здесь на последней странице стоят отметки об отбытии и прибытии. Мне вы можете не верить, но паспортному контролю в Шереметьево вы поверите, полагаю?

Александра не прикоснулась к паспорту, лишь покачала головой:

— Я не собираюсь ничего проверять. Просто у меня появилось ощущение, что Ольгой кто-то руководит. Кто-то невидимый.

— У меня тоже бывает такое ощущение иногда, — Штромм все еще улыбался, иронически и печально. — Есть у меня в Вене духовно просветленный приятель, когда-то вместе в Москве учились. Преподает санскрит, не ест мяса, не пьет, не курит и прочее. Все по Тибету путешествует, когда физически, а когда и духовно. Но в тех редких случаях, когда с ним удается пообщаться, он утверждает, что подобные ощущения невидимого руководства говорят о том, что человек приблизился к миру тонких сущностей. Если я правильно его цитирую.

— Что это означает? — недоверчиво спросила Александра.

— Что человек вступил на чужую территорию, где ему нужно быть очень, очень осторожным. А лучше всего — покинуть ее.

Штромм встал, взял со стола паспорт, засунул его обратно во внутренний карман пиджака, взамен извлек бумажник:

— Вот, ваш оставшийся гонорар.

На стол легли несколько крупных лиловых купюр.

— Все в евро, если вы не имеете ничего против, в аэропорту курс просто грабительский. Здесь все полностью. От кофе я, пожалуй, откажусь, в другой раз с удовольствием составлю вам компанию. А сейчас мне пора.

Уставший, лишившийся сил, разбитый человек на глазах превращался в прежнего Штромма — невозмутимого, лощеного, щеголяющего своей европейскостью.

— Держите меня в курсе того, что происходит с Ольгой, — сказал он, подходя к двери. — Раз уж я естественным образом оказался отстранен от общения с ней.

Александра следовала за ним. Она отперла замок, открыла дверь, прислушалась. Влажная тьма подъезда, пронизанная терпкими запахами гниющей дранки и заплесневевшей штукатурки, была нема и, казалось, необитаема.

— И помните, что я вам сказал про чужую территорию, — Штромм тоже, казалось, прислушивался, прежде чем шагнуть на лестничную клетку. — Будьте осторожны, а лучше — держитесь подальше. Это дело закончено.

Александра ненавидела ломбарды. Это было самое дно торговли, куда опускались обломки человеческих крушений, разрушенных иллюзий, надежд. Все эти круги ада, внешне различные, были для Александры на одно лицо. Вокруг метро теснились, иногда дверь в дверь, ломбарды новенькие, большие, ярко освещенные. У входа — охранник, за витринами со сверкающими, словно только что вышедшими с ювелирного завода бриллиантами — улыбающиеся продавщицы. В углу помещения, в окошечке — оценка и скупка. Само горе в таких сверкающих дворцах тускнело и притуплялось. Сделки совершались без особых эмоций и походили на куплю-продажу валюты в банке. Были ломбарды старые, рассеянные по всему центру, некоторые — еще скупки советской поры. Обшитые деревянными панелями, выходящие узкими зарешеченными окнами на Воздвиженку или Страстной бульвар, хранящие под высокими потолками тонкие, едкие запахи пыли, въевшейся в истертый сотнями тысяч подошв дубовый паркет. Здесь редко улыбались, а шутки оценщика, если тому вдруг приходила фантазия пошутить, звучали мрачновато. Со стен смотрели иконы в золотых и серебряных окладах, рядом висело черкесское серебряное оружие, в застекленной витрине слепо, как заплаканные старческие глаза, мигали бриллианты. Нужда, обман, преступление — все приходило сюда. Здесь могли «выслушать», что особенно ценилось стариками. Выходя из ломбарда на свежий воздух, посетитель жадно дышал, словно выбравшись из склепа. И все же, если приходилось по поручению клиента идти в ломбард, Александра шла в одну из таких старых лавочек в центре.

…Она намеревалась провести это утро иначе. Широкий жест Штромма, который полностью расплатился, не попрекнув ее ни пропажей четок, ни провалом аукциона, сделал наконец осуществимым неизбежный переезд. После ухода Штромма Александра пересчитала деньги и решила прямо с утра отправиться к квартирной хозяйке. «Надо скорее заплатить за три месяца, или я начну тратить, и опять ничего не получится!»

Но все сразу пошло не так, как она планировала. Александра, измученная событиями последних двух суток, спала каменным сном почти до десяти утра. Телефон лежал рядом, но ей никто не звонил. Если у нее сквозь сон мелькала тревожная мысль об Ольге, то тут же ее сменяла другая, сонная, убаюкивающая — если что-то случится, полковник обязательно позвонит. А когда он действительно позвонил, Александра не сразу пришла в себя и едва смогла нашарить трубку на тумбочке.

— Ольга пришла в себя, — сообщил Николай Сергеевич. — Я у нее еще не был, но это и не требуется. Ей занимаются хорошие специалисты, я за ночь все узнал. Все обошлось. Она молодая, сердце здоровое, это ее спасло.

— Слава богу… — проговорила Александра, растирая ладонью лоб, пытаясь прогнать остатки сна. — Вы были там всю ночь?