или самополагания. Вне этого личности просто и не существует… Свобода личности остается нерушимой и непроницаемой и для Бога… [Свое всемогущество] не разрушает онтологических преград, как и Сам Христос свидетельствует о Себе: “се стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит двери, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною” (Откр. 3, 20). Эта дверь есть тварная свобода, источник самобытности и реальности твари в ее соотношении с Творцом»[426].

Таким образом, стать Божьим подобием не означает стать идентичной копией Бога или раствориться в божественной субстанции[427], но – действовать, жить и творить богоподобным образом и стать партнером Бога в творении: «Свобода, принадлежащая всему созданному из ничего, есть онтологическая привилегия именно твари… Итак, самое общее предусловие свободы есть спонтанность движения, самопроизвольность жизни… Человек онтологически не может совлечься свободы, даже если бы этого захотел, ибо она есть образ самого бытия тварного духа… Если Бог сотворил человека в свободе, по Своему собственному образу, как сына Божия, бога по благодати, то в реальность этого творения включена его свобода как творческое самоопределение не только в отношении к миру, но и к Богу. Допустить иное, значило бы ввести противоречие в Боге, положившем лишь фиктивную, иллюзорную свободу»[428].

Поэтому, по словам Булгакова, субъективная, или личная, автономия является богоданным фактом и условием человеческого бытия[429]. Даже после «смерти» каждый человек, по Булгакову, все еще будет существовать как автономная индивидуальность: «Дух живет и за гробом силой своего бессмертия, и ему свойственна свобода, а постольку и творческое самоопределение»[430]. Таким образом, по Булгакову, автономия является богоданной человеческой способностью, а не только политической либеральной ценностью[431]. По Булгакову, автономия не является индивидуальном притязанием, но моральной способностью каждого человека, которая позволяет любому использующему ее создавать и быть частью межличностных отношений и культуры. Вот что я называю «просвещенным», а не романтическим понятием автономии.

Заключительные замечания

Понятие автономии является для Бердяева средством возвращения человеческого бытия к божественному существованию в Троице до грехопадения. Мысль Бердяева стремится к богочеловеческому единству и тождественности, и поэтому понятие «по образу и подобию Бога» в его концепции не имеет особого смысла.

Личность у Бердяева способна обладать богоподобной меонической свободой и властью, чтобы творить, но только после ее возвращения в божественный космос Троицы, из которого она трагически выпала из-за использования данной ей свободы, власти и автономии. Многие из других его идей, не затронутых в этой статье, таких как миф о человеческой андрогинии, его идея об «экзистенциальном общении», богочеловечество и теургическое творчество, могут служить иллюстрацией гностицизма Бердяева[432]. Разнообразие, индивидуальность и автономия не играют позитивную роль в его мировоззрении, они являются признаками падшего мира.

В отличие от этого, в идеях Булгакова автономия не является средством к спасению, но онтологическим условием творения. Возможность спасения – это дар Божий, а не человеческая задача, как считает Бердяев. Булгаков же хочет показать, почему Бог именно хотел создать этот мир во всем его многообразии и автономии. Булгаков разработал оправдание человеческой личности в качестве ответа на марксизм, и он нашел это обоснование в онтологии творения по образу и подобию Бога. По аналогии со Святой Троицей человеческая жизнь – это все межличностные отношения и диалоги между автономными индивидуальными партнерами, призванными принять участие в богочеловеческом сотрудничестве. Концепции Булгакова о тринитарной личности, мужской и женской личности, «многоипостасности» человечества и богочеловеческой синергии являются элементами этого мировоззрения. Другими словами, Булгаков связывает восточное тринитарное богословие взаимодействия личностей с западной концепцией нравственного понимания индивидуальной автономии. Бытие по образу и подобию Бога означает, во-первых, сложную личность, способную к самореализации, и, во-вторых, необходимость межличностных отношений для того, чтобы завершить задачу творения. Самореализация невозможна без межличностных отношений и наоборот. Именно поэтому такое понимание тринитарного богословия может быть полезно для преодоления разрыва между индивидуализмом и коммунизмом.

Мой главный упрек Бердяеву заключается в том, что он постулирует первичность «меонической свободы», потому что он не верит в способность абсолютного Бога создать автономный мир и свободную человеческую личность. Концепция свободы Бердяева – это защита человеческой свободы против божественного всемогущества. Это свобода, которая представляет, в первую очередь, достоинство человека, а не его богоподобие. Только восставая против хаотических сил, человек Бердяева действует по Божьему образу и подобию. Если человек не борется против этих дионисийских сил Ungrund, если он не творит, то он утонет в нем. По Бердяеву, личность должна быть достигнута и подтверждается только воссоединением с Богочеловеством Христа («твори, не то погибнешь»![433]). Но в концепции Бердяева даже Бог не абсолютно свободен, потому что он существует в вечном антагонизме с другим абсолютным принципом, Ungrund, потенцией зла. Творческая этика Бердяева заключается в праведном гневе против зла, а потому она остается отрицательной этикой безнадежной борьбы, безнадежной, потому что Ungrund как гарант свободы непобедим. Бердяев хотел освободить Бога от ответственности за зло. Таким образом, он лишил его возможности спасения. Бердяев хотел быть христианским философом, но его философское гностическое решение входит в непримиримое противоречие с христианской сотериологией. В то же время он подрывает собственную цель: оправдание человека, его антроподицея теряется и растворяется в этой неудовлетворительной теодицеи. Короче говоря, если Бог не способен бороться со злом, то не способен и человек.

Основной упрек Булгакову заключается в «удвоении» Софии, потому что он не верит в способность Бога создать автономный мир, который остается онтологически благим, даже когда он падает. Вот почему в концепции Булгакова Бог создает мир не из ничего (как ouk on). Как мы видели, такого ничто не существует: «[Божественное бытие] безгранично. Ничто вовсе не есть как бы океан, это бытие обтекающий, напротив, именно Само Божество есть океан, не имеющий берегов»[434]. Поэтому Бог создает мир из самого себя: Он «отпускает из недр ипостасного бытия в самобытие, делает его в подлинном смысле космосом, творит мир “из ничего”, т. е. из Самого Себя, из Своего собственного Божественного содержания»[435].

Единство божественной и тварной Софии – это у Булгакова защита всемогущества Бога против человеческой свободы и ее потенциала, способного уничтожить творение. Кроме того, Булгаков хочет обеспечить участие в божественности каждого человека, знает ли он это или нет. Понятие человеческого достоинства у Булгакова основано не только на наличии «данной автономии» в самоопределении, но и на наличии единосущия божественной и человеческой природы. Но если Бог может создать автономное ипостасное бытие, человеческую личность, по принципиальной аналогии с Собой, как