Рэнсом, разогнувшись, с сомнением покачал головой.

– Филипп, расправь ему крылья. Я принесу из каюты растворитель, попробуем отмыть.

– Сейчас, доктор!

Филипп Джордан, приемный сын реки и ее последний Ариэль, поднял птицу на руки и развернул большие обвисшие крылья, так что кончики их коснулись воды. Рэнсом несколько лет был знаком с мальчиком, тот у него на глазах вырос из двенадцатилетнего подростка в высокого долговязого парня с быстрым взглядом и нервной грацией аборигена.

Пять лет назад, когда Рэнсом впервые арендовал катер, чтобы провести неделю в одиноком плавании по озеру, отстраивая свой мирок из клочков воды, ветра и солнца, он никого не мог допустить в свое пространство, кроме Филиппа Джордана. Однажды ночью, когда он сидел под фонарем, спустив ноги в кокпит катера, причаленного в пустынной болотистой бухточке, его оторвал от книги плеск воды. Из теплой темноты выплыл тоненький смуглый мальчишка в самодельной долбленке. Осмотрительно оставив между собой и катером несколько футов воды, мальчик, не отвечая на вопросы, взирал на доктора круглыми глазами и тихонько касался воды веслом. На нем была старая рубашка хаки и брюки – выгоревшие добела остатки скаутской формы. Рэнсому гость представился не то туманным призраком, не то озерным эльфом.

Наконец, после нескольких долгих пауз, во время которых Рэнсом возвращался к чтению, а мальчик отплывал футов на двадцать, тревожа веслом жидкое серебро ночной воды, тот снова приблизился и вытащил из-под ног маленькую бурую сову. Подняв в детских ладонях, он показал птицу Рэнсому – или, скорее, подумалось тому, показал Рэнсома совенку, словно божество покровителя водяного мира – и скрылся в темных камышах.

Через ночь или две он появился снова и на этот раз принял от Рэнсома остывшую курятину. И согласился тихо и угрюмо ответить на некоторые вопросы. Только на те, которые касались совы, реки и лодки. Рэнсом заключил, что ребенок принадлежит к одной из семей, обитающих в колонии ветхих плавучих домов дальше по берегу.

За следующий год он там и здесь сталкивался с мальчиком. Тот обедал вместе со взрослым у него в кокпите и даже помогал ему вывести судно из озера в реку. На этом месте он всегда покидал Рэнсома, не желая уходить с открытой воды. У него, кажется, были друзья среди лебедей и диких гусей, и он знал каждую заводь и птичье гнездо на берегах. Он все еще стеснялся рассказывать о себе, а называл себя исключительно по фамилии – верный признак, что парень сбежал из какого-то учреждения и жил теперь сам по себе. Странные перемены в его костюме – он вдруг появлялся в мужском пальто или в старых башмаках, на три размера больше, чем ему было нужно – подтверждали эту догадку. Зимой он часто голодал и по-звериному утаскивал еду, которую предлагал ему Рэнсом, с собой, чтобы съесть в одиночестве. В такие времена Рэнсом задумывался, не сообщить ли о маленьком бродяге соответствующим властям – он боялся после морозных выходных найти в реке замерзшее тело мальчика. Но что-то всегда удерживало: отчасти влияние, которое Рэнсом приобрел на мальчика – он давал ему бумагу и цветные карандаши, помогал с чтением – а отчасти завораживающее зрелище того, как этот юный Робинзон Крузо создает собственный мир из обломков и отбросов, сброшенных в озеро двадцатым веком.

К счастью, чем старше становился Филипп Джордан, тем меньше приходилось опасаться за его жизнь. Из голодающего Робинзона, радующегося каждому гвоздю или рыболовному крючку, мальчик превращался в хитроумного озерного Одиссея. Лицо его стало длиннее и уже, острый нос и узкие скулы делали лицо живым и сильным. Паренек выполнял кое-какую работу для капитана Туллоха и для яхтсменов в заводи, так что зависел теперь не только от улова и плодов охоты. Все же его по-прежнему окружали загадки. Разрешатся ли они с неизбежной смертью реки – предстояло еще увидеть.

Рэнсом взял из шкафчика в камбузе бутылку скипидара и немного хлопковых очесов. Может быть, Филиппу сейчас придется дорого поплатиться за эгоистичное нежелание Рэнсома еще несколько лет назад сообщить о беспризорном ребенке. Несколько лет он продержался, но река для мальчика – не более естественная среда, чем горсть гальки и водоросли в аквариуме. Без нее все умения Филиппа окажутся бесполезны, как умение плавать – для выброшенной на песок рыбы. До сих пор его единственный враг был довольно податлив по природе. Люди же оставляли Филиппа в покое. Тот не был вором – хотя изредка у него появлялись загадочные «подарки» – ножик, зажигалка или старые позолоченные часы – однако приучился тянуть здесь и там по мелочи, и, если не пойдут дожди, его очень скоро пристрелят как собаку.

– Ну же, доктор! – Филипп Джордан помог ему выбраться из люка и перебраться через перила. Лебедь лежал, бессильно раскинув крылья. Пленка на оперении блестела под солнцем.

– Спокойней, Филипп. – Рэнсом встал на колени и начал отчищать клюв. Птица чуть встрепенулась – скорее, отвечая на прикосновения, чем оттого, что ей полегчало. Рэнсому лебедь представлялся полутрупом, раздавленным тяжестью нефти.

Филипп нетерпеливо воскликнул:

– Доктор, это не помогает. Я отнесу его на камбуз и вымою.

Он подхватил большую птицу на руки, крылья повисли обломанными перекладинами креста.

Рэнсом покачал головой.

– Нет, Филипп, извини. Не получится.

– Что? – Филлип вслушался, отводя от уха голову лебедя. – Почему?

– Я не могу тратить на него воду. Он все рано полумертв, – твердо сказал Рэнсом.

– Не так, доктор! – Филипп выровнялся в челноке, лебедь мешком сползал из его загорелых блестящих рук. – Я лебедей знаю – они и полумертвые могут оправиться. – Он мягко уронил птицу к своим ногам. – Послушайте, мне всего-то и надо, что ведро воды и немного мыла.

Рэнсом невольно оглянулся на дом Катерины Остен. Кроме бака на крыше, у него имелся запас в двести галлонов в понтоне плавучего дома. Из непонятной предосторожности он не рассказывал о втором баке Филиппу Джордану и теперь презирал себя.

– Филипп, извини. – Рэнсом указал на небо. – Засуха может затянуться на два, а то и на три месяца. Нам придется выбирать, что важно, а что не очень.

– Понятно, доктор! – с застывшим лицом проговорил Филипп Джордан и выдернул причальный конец, освободив челнок. – Хорошо, я найду воду. В реке ее еще полным-полно.

Рэнсом проводил взглядом мальчика, сильными гребками двигавшего скиф против течения. Тот стоял на корме, расставив ноги и сгибая спину. Распростертые крылья умирающей птицы с каждым гребком окунались в воду. Рэнсому эти двое напомнили покинутого в океане моряка и убитого им альбатроса.

Тушки рыб, развешенных в сушильнях, блестели на солнце и медленно вращались. Плавучие дома опустели, забытые рыбачьи лодки рядами покачивались на отмелях, сети из них расстелились в пыли. Берег за последним причалом был усеян серебристыми телами мелкой рыбешки. Отворачивая лицо от вони, Рэнсом осмотрел бухту. Из тени под кормой крайнего плавучего дома на него смотрели двое – их глаза прятались под козырьками кепок. Остальные рыбаки уехали, а эти, словно так и надо, остались сидеть, отгородившись от высыхающей реки своей лодкой.