Все это пронеслось в голове Шварца. Еще не будучи обвиненным, он уже пытался оправдать себя, лихорадочно подбирая варианты защиты: «Я честно служил, отдавая все силы работе. Никто не может меня упрекнуть в том, что я саботировал или плохо выполнял какие-то указания начальства и партийного руководства. Ну и что, что я не был членом НСДАП? Я сочувствовал движению. У меня даже есть благодарственное письмо от гаулейтера Коха, которое я получил по завершении проекта архитектурной планировки центра Кёнигсберга…»

Шварц выдвинул ящик стола.

«Где же это письмо? Оно лежало же здесь, в синей папке с тиснением».

Советник лихорадочно стал перебирать бумаги, сложенные в ящиках стола. Как будто письмо гаулейтера могло стать охранной грамотой, которая спасет его от надвигающейся беды. Руки Шварца дрожали. Он стал выкладывать на письменный стол папки, конверты, тетради. Письма нигде не было.

Ориентировка гестапо по розыску Гёрделера

«Куда же я его дел?» Отчаяние охватило советника. Он еще раз стал перебирать служебные бумаги. И тут наткнулся на сложенный в четверть листок бумаги. Он похолодел. Еще не развернув листок, Шварц знал, что в нем.

Это была записка советника Раабе, в которой тот на очередной встрече у часовщика набросал перечень первоочередных действий после устранения Гитлера, которые надо было бы осуществить в Кёнигсберге.

«1. Занять “Рейхсзендер” и узел связи I военного округа.

Арестовать Коха и Бетке[81].

В полицай-президиуме – обергруппенфюрер Ян[82] (арест), д-р Бём[83] (арест), сотрудники отделов гестапо 3, 4, 5 и «Н» (арест).

Нейтрализовать СС и СА: занять – Штаб СА (Отто-Рейнке-штрассе), Главный сектор СС “Северо-восток” (Гинденбургштрассе), Школа верховой езды СС (Герман-Гёринг-штрассе)…»

Дальше Шварц читать не стал. Этой записки хватило бы на осуждение сотни заговорщиков, а того обстоятельства, что она находилась в рабочем столе у советника, было бы вполне достаточным, чтобы расстрелять его на месте как «врага рейха и предателя интересов нации».

Вальтер Шварц с ненавистью смотрел на дрожащий у него в руках листок бумаги, как будто не записку Раабе держал он в руках, а текст смертного приговора себе и своей семье. Мысль о семье вывела советника из оцепенения. Он пододвинул от края стола поближе к себе красивую бронзовую пепельницу, разорвал листок на четыре равные части по линиям сгиба, достал зажигалку и поджег крамольную записку. Бумага вмиг вспыхнула и через мгновение в пепельнице осталась лишь кучка бумажного пепла. Шварц пальцем растер пепел, превратив его в темный порошок. Затем содержимое пепельницы высыпал в корзину для бумаг, стоящую под столом.

Уничтожив страшную улику, Шварц испытал облегчение, как будто все его опасения оказались напрасными и с кучкой пепла исчезла нить, связывающая его с заговорщиками.

«Как я мог не уничтожить этот листок? Безумие какое-то! Ладно, будем надеется, что все обойдется», – уговаривал он сам себя.

На часах было около восьми. Пора было идти домой. И снова чувство тревоги охватило Шварца. «А вдруг меня там уже ждут?»

И картины, одна страшнее другой, опять стали затмевать его сознание. То он видел, как, заломив ему руки за спину, здоровенные детины в черной форме волокут его к крытому грузовику. То перед глазами стояла жена, которую гестаповец бил по лицу, крича: «Где твой муж? Где этот предатель?» То он видел себя, как бы со стороны, болтающемся на виселице.

У здания Гауляйтунга НСДАП

Дом Шварца был довольно далеко от Штадтхауса – на Фридрихштрассе[84]. Но ехать туда на трамвае он не хотел. «Лучше пройду пешком», – решил он.

На улицах и площадях Кёнигсберга было все как обычно. Пешеходы, среди которых было много военных, неторопливо шли по своим делам. Позванивая на перекрестках, проезжали миниатюрные белые трамвайчики с высоко поднятой дугой. Часто попадались санитарные машины и автобусы – Кёнигсберг все больше превращался в громадный лазарет откатывающейся на Запад гитлеровской армии.

У высокого дома с остроконечными башенками, что рядом со Штайндаммской кирхой, Шварц купил у мальчишки-продавца газеты «Фёлькишер беобахтер» и «Кёнигсбергер тагеблатт». Но в газетах ничего не было о неудавшемся покушении на фюрера. Только информация о кровопролитных боях на Восточном фронте под Львовом и Гродно, о последствиях «террористического налета на Берлин британской авиации», а также всякая привычная пропагандистская чепуха, типа успешного прорыва немецких войск на севере Франции.

Шварц повернул на Трагхаймер Кирхенштрассе[85] и через несколько минут вышел на площадь Парадеплатц. Здание университета, часть фасада которого была скрыта высокими кронами деревьев, будто вымерло. Все окна были затянуты маскировочной тканью, над входом на длинных растяжках – сетка с лоскутами зеленой материи. Памятник Канту, сдвинутый со своего места во время строительства подземного бункера, снова занял его в левой части площади. Около оперного театра собрался с десяток грузовиков, а высокий дом напротив него был окружен цепью солдат в эсэсовской форме. Они стояли молча, как-то необычно встревоженно и сосредоточенно.

Охраняемое здание было штабом нацистской партии в Восточной Пруссии. Гауляйтунг[86], по-видимому, всерьез занимался ликвидацией последствий заговора. У входа стояло несколько военных автомобилей с антеннами. Телефонист, разматывая катушку, тянул кабель куда-то под сень деревьев.

Советник, не поворачивая голову в сторону Гауляйтунга, поспешил в сторону Замкового пруда. Проходя мимо солдат оцепления, он не мог избавиться от ощущения, что на него все смотрят, будто знают, что он – один из тех, кто посмел поднять руку на самого фюрера.

Штаб-квартира нацистов в Кёнигсберге