романа и его политической программы, уже установленной в исследованиях Чернышевского[307].

«Экспериментальный роман» à la russe

Триумф психологической модели у Чернышевского, однако, не абсолютен и даже несколько обманчив. Несмотря на то что Кирсанов отвергает медицинский подход, лечение Кати Полозовой в более широком смысле соответствует его клинической практике, о которой в романе говорилось ранее. Тогда мы узнали, что Кирсанов не занимался медицинской практикой, хотя и проводил много времени в больнице. Он утверждал, что «работает для науки, а не для больных», и берется только за особо трудные случаи (каким оказалась болезнь Кати). Сотрудники больницы успокаивали безнадежного пациента, заверяя, что этот доктор – «мастер», и, что важно, внушали, что он «и как есть, отец» [Чернышевский 1939–1953, 11: 147]. Профессиональная репутация Кирсанова, таким образом, охватывает не только его научные и медицинские знания, но и указывает на «отцовскую» роль, которую он взял на себя в случае с Катей. Его техника наблюдения за больными и разговора с ними, использованная при постановке диагноза Полозовой, также считается основной методологией клинической медицины.

Однако, что важнее всего, сам Кирсанов определяет свой научный метод как экспериментальный: «я не лечу, а только наблюдаю и делаю опыты» [там же]. И действительно, Кирсанову удается поставить диагноз Кате Полозовой и вылечить ее именно через серию поэтапных экспериментов. Он начинает с гипотезы о том, что ее болезнь имеет духовное происхождение – скорее всего, это любовная болезнь, – и проверяет это предположение во время их разговора, который представляет собой тщательно продуманный набор провокаций и ловушек[308]. Метод лечения Кирсанова-доктора также в значительной степени зависит от наблюдательных способностей и экспериментальных навыков. Гипотеза, которая проверяется (или, скорее, подтверждается) в этом эксперименте, – его теория рационального эгоизма. Кирсанов убеждает Полозова разрешить Кате обручиться с Соловцовым, чтобы выиграть время и остановить развитие болезни, уверенный, что девушка сама поймет, какой на самом деле подлец ее избранник. В соответствии со своими утилитарными принципами Кирсанов предполагает, что его пациентка не будет упорствовать в стремлении к тому, что ей самой не полезно и не выгодно: «Почему вы не надеетесь на рассудок вашей дочери? Ведь она не сумасшедшая? Всегда рассчитывайте на рассудок, только давайте ему действовать свободно, он никогда не изменит в справедливом деле» [там же: 299]. Оптимистическая вера Кирсанова в человеческую рациональность явно противоречит традиционной романтической концепции любви как иррациональной силы, своего рода безумия, и не может убедить упрямца Полозова.

Затем, чтобы добиться согласия отца на помолвку, Кирсанов ставит другой эксперимент: он манипулирует консилиумом знаменитостей (которых автор называет «куклами» в руках молодого, дерзкого доктора), заставляя их прийти к выводу, что состояние пациентки безнадежно и лучше умертвить ее дозой морфия, чем позволить страдать. Эксперимент достигает своего апогея, когда это заключение сообщается Полозову, который до этого утверждал, что скорее даст Кате умереть, чем позволит ей выйти замуж за Соловцова, но теперь сталкивается с перспективой того, что его дочь убьют на его глазах и с его одобрения. Этот кульминационный момент акцентирует внимание на взгляде Кирсанова и подчеркивает его роль стороннего (хотя и неравнодушного) наблюдателя и постановщика этого довольно рискованного эксперимента: в течение двух минут, пока старик пытался осознать новость, «Кирсанов смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки дело было возбуждающее нервы» [там же: 301–302]. Как и следовало ожидать, Полозова «хватило, как обухом по лбу», и он согласился на брак.

Эта уловка спасает жизнь Кати, но не избавляет ее от возможной нравственной угрозы стать женой недостойного человека. В соответствии со своей ролью врача/просветителя/эмансипатора, Кирсанов, конечно, не может бросить дело Кати даже после улучшения ее физического состояния: «надобно было… помогать Катерине Васильевне поскорее выйти из ослепления» [там же: 303]. Теперь его задача состоит в том, чтобы показать, что брак с Соловцовым не может принести ей счастья. И снова Кирсанов полагается исключительно на рациональную оценку ситуации Катей: «Если Соловцов так дурен, как вы описываете, – и я этому совершенно верю, – убеждает он Полозова, – ваша дочь сама рассмотрит это» [там же]. Для этого Кирсанов искусственно создает ситуации, которые заставляют Катю осознать истинную природу ее возлюбленного, и эксперимент приводит к успешному результату:

Теперь он [Кирсанов] сел в группе, которая была около нее и Соловцова, стал заводить разговор о вещах, по которым выказывался бы характер Соловцова, вовлекал его в разговор. Шел разговор о богатстве, и Катерине Васильевне показалось, что Соловцов слишком занят мыслями о богатстве; шел разговор о женщинах, – ей показалось, что Соловцов говорит о них слишком легко; шел разговор о семейной жизни, – она напрасно усиливалась выгнать из мысли впечатление, что, может быть, жене было бы холодно и тяжело жить с таким мужем [там же: 305].

Вскоре Катя сама берет на вооружение экспериментальный метод и начинает испытывать Соловцова, «как вчера испытывал его Кирсанов». Когда же, разочаровавшись в женихе, она решает отложить свадьбу, Кирсанов предлагает провести решающий тест (или, скорее, эксперимент) – объявить об этом решении Соловцову и понаблюдать за его реакцией на возможность потерять выгодную партию. После того как Соловцов предсказуемо проявляет низость и подлость, Катя окончательно разрывает с ним отношения. Таким образом, искусный эксперимент Кирсанова, проведенный в реальной жизни, дважды излечивает Катю: сначала от любовной тоски, вызванной разлукой с Соловцовым, а затем от любви к недостойному объекту[309].

Экспериментальный метод был небезызвестен медицинской (и литературной) традиции любви как болезни: в конце концов, наблюдение за физиологической реакцией пациентов на объект любви – метод, описанный Плутархом и Авиценной, – есть не что иное, как проверка гипотезы с помощью эксперимента в реальной жизни. Однако более вероятно, что увлечение Чернышевского проведением опытов проистекало из экспериментальной ориентации науки того времени – подхода, наиболее систематически продвигаемого тем же Клодом Бернаром, который в романе так высоко оценивает научную работу Кирсанова.

Знаменитая теоретическая работа Бернара по научной методологии «Введение к изучению опытной медицины» вышла в 1865 году (через два года после публикации «Что делать?») и быстро добралась до России, где оказала большое влияние (эта книга была у Достоевского, и, как утверждают исследователи, в «Братьях Карамазовых» писатель также рассматривал вопросы научного метода)[310]. Однако это была не первая работа Бернара по экспериментальному методу, ей предшествовали двухтомные «Лекции по экспериментальной физиологии применительно к медицине» (1854–1855)[311]. Учитывая частое появление имени ученого на страницах романа и заинтересованность Чернышевского в обсуждении вопросов физиологии, можно предположить, что русский писатель был знаком с теоретическими идеями Бернара, по крайней мере понаслышке[312]. И хотя Чернышевский никогда прямо не объявлял экспериментальный метод Бернара своей эпистемологической или литературной моделью, как это сделал Э. Золя в «Экспериментальном романе» (1880), он явно перенял этот подход для «Что делать?».

В своем трактате Бернар проводит различие между наблюдательными и опытными науками (хотя и подчеркивает взаимосвязь обоих методов). Не всякая наука может быть опытной, объясняет он; в астрономии, например, объект исследования находится слишком далеко и поэтому может только наблюдаться – состояние небесных тел не может быть изменено экспериментатором: «Именно в этом, в возможности для исследователя действовать на явления, заключается различие, отделяющее опытные науки от наук, называемых наблюдательными» [Бернар 2010: 22]. Для Чернышевского в экспериментальном